Александр Дюма. Учитель Фехтования

[Archivarius]

Однажды к графу де Сегю, французскому послу при дворе Екатерины,
пришел какой-то француз; глаза его лихорадочно блестели, лицо горело
огнем, одежда была в беспорядке.
- Ваше сиятельство, - возопил несчастный. - Я требую справедливости!
- Кто вас оскорбил?
- Градоначальник. По его приказу мне дали сто ударов кнутом. - Сто
ударов кнутом! - вскричал удивленный посол. - За что? Что вы сделали?
- Решительно ничего!
- Быть этого не может!
- Клянусь честью, ваше сиятельство!
- В своем ли вы уме, мой друг?
- Верьте мне, ваше сиятельство, я не тронулся в уме.
- В чем же дело? Ведь градоначальника все хвалят за мягкость, за
справедливость.
- Простите, ваше сиятельство, - воскликнул жалобщик, - разрешите мне
сперва показать вам следы порки.
При этих словах несчастный француз снял верхнее платье и показал Сегю
свою окровавленную рубаху и явные следы кнута.
- Расскажите же, что произошло, - попросил посол.
- Ваше сиятельство, все очень просто. Я узнал, что граф де Брюс ищет
французского повара. Я как раз оказался без места и отправился к нему
предложить свои услуги. Слуга открыл дверь в кабинет князя и сказал:
- Ваше сиятельство, повар явился.
- Ах так, - ответил де Брюс, - отвести его на конюшню и дать ему сто
ударов кнутом.
- И вот, ваше сиятельство, меня схватили, поволокли на конюшню и,
несмотря на мои крики, угрозы и сопротивление, мне всыпали ровно сто
ударов, ни больше, ни меньше.
- Если верно то, что вы рассказали, то это сущее безобразие.
- Если я сказал неправду, ваше сиятельство, то готов получить двойную
порку.
- Послушайте, мой друг, - молвил де Сегю, - я думаю, что вы говорите
правду. Я расследую это дело, и если вы мне не солгали, то обещаю, что
вы получите полное удовлетворение. Но если хоть в одном слове вы
покривили душой, я велю тотчас же отправить вас на границу, а оттуда
добирайтесь как знаете до Франции.
- Согласен, ваше сиятельство.
- А теперь, - сказал де Сегю, садясь за письменный стол, - отнесите
это письмо градоначальнику. - Покорно благодарю, ваше сиятельство, но я
и носа больше не покажу в этот дом, где так странно обращаются с людьми,
явившимися по делу.
- Хорошо. Вы отправитесь туда в сопровождении одного из моих
секретарей.
- А, это другое дело: в сопровождении вашего секретаря я готов хоть в
преисподнюю.
- Хорошо. Ступайте, - сказал де Сегю, передавая письмо потерпевшему и
приказывая одному из своих чиновников сопровождать его.
Спустя сорок пять минут, француз вернулся к послу сияющий от радости.
- Ну, как? - спросил де Сегю.
- Все объяснилось, ваше сиятельство.
- Вы удовлетворены, я вижу?
- Вполне, ваше сиятельство.
- Расскажите же, как было дело.
- Видите ли, ваше сиятельство: у его превосходительства графа де
Брюса был поваром некий крепостной, которому он вполне доверял. И вот четыре дня тому назад этот человек сбежал, похитив пятьсот рублей.
- Ну, и что же?
- Узнав, что место повара у градоначальника освободилось, я, как имел
честь доложить вам, отправился к нему. К моему несчастью, в это самое утро графу сообщили, что повар его арестован в двадцати верстах от Петербурга. Когда лакей сказал ему: "Ваше сиятельство, повар явился", граф подумал, что привели пойманного крепостного повара, и так как он был в эту минуту чем-то занят, не оборачиваясь, распорядился отвести беглеца на конюшню и выпороть его.
- И городской голова извинился перед вами?
- Не только извинился, господин посол, - сказал повар, показывая
кошелек, полный золота, - он велел заплатить мне по червонцу за каждый удар кнута, и теперь я очень жалею, что получил сто ударов, а не двести.
Затем он меня принял на службу и обещал, что полученное наказание будет мне зачитываться при каждой моей провинности.
В эту минуту послу подали письмо де Брюса, в котором тот приглашал
его на следующий день к обеду, чтобы отведать стряпню нового повара.
Повар этот служил у Брюса десять лет и, вернувшись во Францию богатым человеком, всю жизнь благословлял несчастный случай, которому был обязан своим счастьем.
Я шел по Вознесенскому проспекту, думая о том, что увидел, когда путь
мне преградило огромное скопление людей, пытавшихся проникнуть во двор какого-то роскошного особняка. Движимый любопытством, я смешался столпой и понял, что весь этот народ ждет наказания кнутом одного из крепостных. Будучи не в силах присутствовать при подобном зрелище, я собрался было уйти, когда открылась дверь и две девушки вышли на балкон:
одна из них поставила там кресло, другая - положила на него бархатную подушку. Вслед за ними появилась та особа, которая боялась ступать по голому полу, но не боялась смотреть на проливаемую кровь. В толпе пробежал шепот: "государыня, государыня"...
В самом деле, я узнал в этой женщине, закутанной в меха, уже виденную мною красавицу Машеньку. Оказывается, один из дворовых, ее бывший товарищ, чем-то оскорбил ее, и она потребовала, чтобы для острастки он был публично наказан кнутом. Месть ее не ограничилась этим, ибо она пожелала лично присутствовать при порке. Хотя Луиза и говорила мне о жестокости Машеньки, я подумал было, что красавица вышла на балкон, чтобы простить виновного или по крайней мере смягчить наложенное на него наказание, и остался среди зрителей.
"Государыня" услышала шепот, вызванный ее появлением, и посмотрела на толпу так надменно, с таким презрением, что это было под стать разве какой-нибудь царице. Затем она опустилась в кресло и, облокотясь на подушку одной рукой, стала гладить другой белую левретку, лежавшую у нее на коленях.
Ждали только ее, ибо тотчас же открылась низенькая дверь, и два
мужика вывели несчастного со связанными руками, позади него шли двое других мужиков с кнутами в руках. Наказуемый был молодой человек, блондин с твердыми, энергичными чертами лица. В толпе стали перешептываться, и я услышал следующий рассказ.
Человек этот служил садовником у того самого министра, у которого
"государыня" была когда-то дворовой девкой. Он полюбил ее, а она - его,
и они уже хотели пожениться, когда министр обратил внимание на красавицу и решил возвести ее или уронить - как пожелаете - до звания своей любовницы. С тех пор по какому-то странному капризу она возненавидела своего бывшего жениха, который уже не раз испытал на себе последствия этой перемены. Можно было подумать, что она боится, как бы министр не заподозрил ее в нежных чувствах к садовнику. Накануне она встретила последнего в саду и, обменявшись с ним несколькими словами, закричала, что он ее оскорбил, а когда министр вернулся домой, потребовала, чтобы виновный был наказан.
Приспособления для экзекуции приготовили заранее. Они состояли из наклонной доски с железным ошейником и из двух столбов, поставленных по ее бокам, к ним привязывали руки истязуемого. Рукоять кнута около двух футов длиною с широким ремнем оканчивалась железным кольцом, к которому был прикреплен постепенно сужающийся ремешок, вдвое короче первого.
Кончик этого ремешка замачивают в молоке, высушивают на солнце, и он становится твердым и острым, как нож.
Обыкновенно кнут меняют после каждых шести ударов, так как кровь размягчает его кожу, но здесь незачем было менять его, ибо наказуемый должен был получить двенадцать ударов, а тех, кто наказывал, было двое. Эти двое - кучера министра, люди привычные в обращении с кнутом. То, что они были исполнителями наказания, нисколько не портило их добрых отношений с истязуемыми, которые при случае платили им той же монетою, но не по злобе, конечно, а просто повинуясь приказу своего барина. Случается, что наказующие тут же превращаются в наказуемых. Во время своего пребывания в России я не раз видел важных господ, которые, не имея под рукой кнута, в гневе приказывали своим провинившимся слугам
бить друг друга кулаками. Повинуясь приказанию, несчастные начинали сперва неохотно и нерешительно наносить друг другу удары, но мало-помалу входили в раж и потом что есть мочи тузили друг друга, в то время как господа их кричали:
- Крепче бей его, мерзавца, крепче!
Наконец, полагая, что те достаточно отдубасили друг друга, господа
кричали: "Довольно!" Драка тотчас же прекращалась, противники шли вместе мыть свои окровавленные лица и потом возвращались назад как ни в чем не бывало.
В этот раз осужденный не мог, очевидно, отделаться так дешево.
Приготовления к наказанию произвели на меня отвратительное впечатление, но я тем не менее не уходил: я был пригвожден к месту, как бы загипнотизирован тем чувством, которое влечет одного человека туда, где страдает другой. Итак, я остался. Кроме того, мне хотелось видеть, до чего может дойти жестокость этой женщины.
Оба исполнителя подошли к молодому человеку, обнажили его до пояса, положили на доску, вдели голову в ошейник и привязали руки к боковым столбам. Затем один из них крикнул зрителям, чтобы они отошли и не мешали им, а другой взял в руки кнут и, поднявшись на цыпочки, со всего размаха ударил по обнаженной спине молодого садовника; кнут обвился вокруг его тела дважды, оставив на нем ярко-красную полосу. Несмотря на жесточайшую боль, молодой человек не издал ни единого звука. При втором ударе из раны закапала кровь, а при третьем - она побежала ручьем. Дальше кнут впивался уже в живое мясо, и ремешок его так намокал в крови, что после каждого удара кучеру приходилось выжимать его.
После шести ударов одного кучера сменил другой, который тоже нанес истязуемому шесть ударов. Молодой садовник лежал без движения, точно мертвый, лишь судорожные движения рук при каждом ударе указывали на то, что он жив.
По окончании наказания садовника отвязали. Почти в беспамятстве он уже не мог стоять на ногах, и все же во время наказания не издал ни единого крика, ни единого стона. Признаюсь, такой выносливости, такой твердости я еще не видал.
Два мужика взяли садовника под руки и повели в ту дверь, через
которую он пришел. На пороге молодой садовник обернулся и, взглянув на "государыню", крикнул ей несколько слов "по-русски", которых я не понял. Видимо, это были опять какие-нибудь ругательства или угрозы, потому что мужики быстро втолкнули его в дверь. "Государыня" ответила на это новое оскорбление презрительной улыбкой, достала из коробочки несколько конфеток и, опираясь на руку одной из своих девушек, ушла с балкона. Дверь за ней затворилась, и толпа, видя, что все кончено, стала молча расходиться. Иные качали головами, точно желая сказать, что за такую бесчеловечность красавица Машенька будет рано или поздно наказана.

Беспокоясь о своей красавице-любовнице, он бросился в спальню. Дверь ее, единственная уцелевшая во всем доме, была заперта, а все прочие сорваны с петель и унесены водою. Он стал стучать, звать, кричать, но ему никто не ответил. Тогда он высадил дверь.
"Государыня" лежала посреди комнаты, но не вода была причиной ее
смерти: труп был обезглавлен.
В ужасе министр стал звать на помощь с того самого балкона, с
которого его любовница наблюдала наказание своего прежнего жениха. Несколько слуг поспешили на его зов и наш и министра на коленях перед обезглавленным трупом "государыни". Осмотрели комнату и обнаружили голову убитой под кроватью. Около головы лежали большие ножницы, которыми постригают деревья и выравнивают изгороди в садах: они и послужили, очевидно, орудием убийства. При виде этого жуткого зрелища слуги министра разбежались, но вечером и на следующий день все вернулись обратно. Единственный, кто не вернулся, был наказанный кнутом садовник.