Энн Райс. Вампир Арман.

[Archivarius]

Он сидел в большом дубовом кресле и смотрел на меня в полном изумлении, сжимая руками львиные головы – подлокотники. За ним вырисовывалась массивная кровать с красным балдахином, отороченным золотом.

– Да как ты смеешь! – сказал он.

В мгновение ока он оказался прямо передо мной, забрал у меня топор и с легкостью отшвырнул его, так что он врезался в противоположную каменную стену. Потом он подхватил меня и бросил по направлению к кровати. Кровать затряслась, вместе с ней – балдахин и драпировки. Никакой человек не смог бы отбросить меня на такое расстояние. Но он смог. Махая ногами и руками, я приземлился на подушки.

– Презренное чудовище! – сказал я, выпрямляясь, и подтянулся на левый бок, подогнув колено, окидывая его злым взглядом.

Он стоял ко мне спиной. Он собирался закрыть внутренние двери в комнату, которые раньше были открыты и поэтому не сломались. Но остановился. Он повернулся ко мне. На его лице заиграло игривое выражение.

– Какой у нас подлый нрав для такой ангельской внешности, – ровно сказал он.

– Если я ангел, – ответил я, отползая от края кровати, – рисуй меня с черными крыльями.

– Как ты смеешь стучаться в мою дверь! – Он скрестил руки на груди. – Неужели я должен объяснять, почему я не потерплю такого ни от тебя, ни от кого другого? – Он стоял и взирал на меня, приподняв брови.

– Ты меня мучаешь, – сказал я.

– Да что ты? Как именно? И с каких пор?

Мне хотелось заорать. Мне хотелось сказать: «Я люблю только тебя».

Вместо этого я сказал:

– Я тебя ненавижу.

Он не смог не засмеяться. Он опустил голову и подпер пальцами подбородок, не сводя с меня глаз. Потом он вытянул руку и щелкнул пальцами. Я услышал, как в нижних комнатах что-то зашуршало. Я выпрямился и сел, окаменев от изумления.

Я увидел, как по полу в дверь проскользнул длинный учительский хлыст, словно его двигало ветром; потом он изогнулся, перевернулся, поднялся и упал в ожидающую руку.

Внутренние двери захлопнулись за его спиной, засов влетел на место, раздалось звяканье металла. Я отодвинулся подальше.

– Приятно будет тебя выпороть, – сказал он, мило улыбаясь, с почти невинным взглядом. – Можешь записать это в очередные человеческие впечатления, как, например, прыжки со своим английским лордом.

– Давай. Я тебя ненавижу, – сказал я. – Я – мужчина, а ты это отрицаешь.

Он казался высокомерным, спокойным, но отнюдь не развлекался. Он подошел ко мне, схватил меня за голову и швырнул лицом на постель.

– Демон! – сказал я.

– Господин, – невозмутимо ответил он.

Я почувствовал, как его колено уперлось мне в спину, а потом мне на бедра опустился хлыст. Конечно, из одежды на мне были только диктуемые модой тонкие чулки, поэтому с тем же успехом я мог быть и голым.

Я вскрикнул от боли, но сразу закрыл рот. Когда за первым ударом последовало еще несколько побоев, я проглотил шум, но я бешенстве услышал собственный неосторожный возмутительный стон.

Он вновь и вновь опускал хлыст, хлеща меня по бедрам, а затем и по икрам. От злости я попытался приподняться, тщетно отталкиваясь ладонями от покрывала. Я не мог сдвинуться с меня. Меня сковывало его колено, а он самозабвенно хлестал меня, не останавливаясь ни на секунду.

Внезапно, вспомнив, какой я непослушный, я решил поиграть в одну игру. Будь я проклят, если я стану лежать и плакать, а в моим глазам уже подступали слезы. Я крепко зажмурился, сжал зубы и решил, что каждый удар окрашен в божественный красный цвет, мне это нравится, и что горячая сокрушительная боль – тоже красная, а тепло, разливающееся по моим опухающим ногам – золотистое и ласковое.

– Какая прелесть, – сказал я.

– Ты доиграешься, мальчишка! – сказал он и принялся хлестать меня еще сильнее и быстрее. Мои прекрасные видения оставили меня. Мне было больно, чертовски больно.

– Я тебе не мальчишка! – крикнул я.

Я почувствовал, что у меня мокрая нога. Я понял, что по ней течет кровь.

– Господин, ты что, собрался меня изуродовать?

– Что может быть хуже для падшего святого, чем превратиться в мерзкого дьявола?

Новые удары. Я понял, что кровь уже течет в разных местах. Теперь я точно буду весь в шрамах. Я не смогу ходить.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь! Прекрати!

К моему изумлению, он остановился. Я уткнулся лицом в руку и заплакал. Я долго всхлипывал, а ноги так горели, как будто их хлестали до сих пор. Мне казалось, что он опять наносит мне удар за ударом, но это было не так. Я все надеялся – пусть боль утихнет, перерастет во что-нибудь теплое, во что-нибудь трепетное и приятное, как в начале, в первые два раза. Так будет терпимо, но это ужасно. Как же мне противно!

Вдруг я почувствовал, что он наклонился надо мной. Я почувствовал, как его волосы приятно защекотали мне ноги. Я почувствовал, как схватил пальцами порванную ткань чулок и дернул за нее, моментально сорвав их с моих ног. Он просунул руки под тунику и сорвал остатки чулок.

Боль завибрировала, потом еще усилилась, затем стало получше. Шрамы обдувал прохладный ветер. Когда к ним прикоснулись его пальцы, я почувствовал такое чудовищное удовольствие, что только застонал.

– Ты еще будешь ломиться ко мне в дверь?

– Никогда, – прошептал я.

– Ты еще будешь мне противоречить?

– Никогда, никогда.

– Что еще?

– Я тебя люблю.

– Не сомневаюсь.

– Но это правда! – задыхаясь, сказал я.

Его пальцы гладили мою раненую плоть, доставляя мне невыносимое наслаждение. Я не осмеливался поднять голову. Я прижался щекой к шершавой вышивке на покрывале, к огромному изображению льва, вдохнул побольше воздуха и дал волю слезам. Мне была спокойно; это наслаждение лишило меня всякой власти над телом. Я закрыл глаза и почувствовал на своей ноге его губы. Он поцеловал один из шрамов. Я решил, что умру. Я попаду в рай, в более возвышенный, в более восхитительный рай, чем этот венецианский рай. Внизу, в моем паху, ожила благодарная, безрассудная и одинокая сила.

На шрам потекла горячая кровь. К нему резко прикоснулся его язык, лизнул его, надавил, и перед моими глазами запылало пламя, ослепительный огонь на мифическом горизонте во мраке моего слепого рассудка.

Он перешел к следующему шраму, на него закапала кровь, он облизал его, и гнусная боль испарилась, оставив только пульсирующее наслаждение. А когда он перешел к новой ране, я подумал, что больше не выдержу, я просто умру.

Он быстро двигался от шрама к шраму, покрывая их своими волшебными поцелуями, сопровождаемый прикосновением языка, а я дрожал всем телом и стонал.

– Ну и наказание! – внезапно выдохнул я. Ужасные слова! Я мгновенно раскаялся.

Но его рука уже опустилась, нанеся мне жестокий удар пониже спины.

– Я не то хотел сказать, – объяснял я. – То есть, я не хотел показаться таким неблагодарным. В смысле, прости меня за эти слова!

Но он ударил меня снова, так же злобно, как и в первый раз.

– Господин, ну пожалей меня. Я совсем запутался! – закричал я. Он опустил руку на теплое место, куда только что меня ударил, и я подумал – вот теперь он изобьет меня до потери сознания.

Но его пальцы всего лишь ласково сжали мою кожу, не разорванную, а просто теплую, как те первые следы хлыста.

Я снова почувствовал прикосновение его губ к моей левой икре, кровь, язык. По всему моему телу разлились приятные ощущения, и я беспомощно ловил ртом воздух.

– Господин, господин, я люблю тебя.

– Ну хорошо, но в этом ничего необычного нет, – прошептал он. Он не прекращал целовать мои ноги. Он слизывал кровь. Я содрогался под его рукой, лежащей у меня на ягодицах. – Вопрос в том, Амадео, почему я тебя люблю? Почему?

– Просыпайся, дитя, – сказал он.

Я перевернулся и поднял голову. Я был поражен. Он стоял надо мной, скрестив руки, держа наготове длинный хлыст. Он был одет в длинную подпоясанную тунику из фиолетового бархата, а волосы убрал назад и перевязал у основания шеи.

Я отвернулся от него. Я решил, что он устраивает сцену, и в результате уйдет. Но хлыст снова опустился со свистом, и на сей раз на меня обрушилась лавина ударов.

Я чувствовал удары так, как никогда не чувствовал их в смертной жизни. Я стал сильнее и приобрел повышенную сопротивляемость, но на долю секунды каждый удар прорывал мою сверхъестественную оборону и вызывал крошечный взрыв боли.

Я пришел в бешенство. Я попытался выбраться из постели и, скорее всего, ударил бы его, так меня разозлило подобное обращение. Но он поставил колено мне на спину и продолжал хлестать меня, пока я не закричал.

Тогда он встал и, потянув меня за воротник, поставил меня на ноги. Меня трясло от гнева и смятения.

– Хочешь еще? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я, сбрасывая его руку, и он с легкой усмешкой уступил. – Наверное! То мое сердце тебя беспокоит больше всего на свете, то ты обращаешься со мной, как со школьником. Так?

– У тебя было достаточно времени горевать и плакать, – сказал он, – чтобы переоценить все, что ты получил. Теперь возвращайся к работе. Иди к столу и будь готов писать. Или я еще раз тебя выпорю.

Я разразился целой тирадой.

– Я не собираюсь терпеть такое обращение; для этого не было абсолютно никакой необходимости. Что мне писать? В душе я исписал тома. Ты думаешь, что можно загнать меня в мерзкие рамки послушного ученика, ты считаешь, что это самый подходящий вариант для переворота в моих мыслях, который мне нужно обдумать, ты думаешь...

Он дал мне пощечину. У меня закружилась голова. Когда ко мне вернулась ясность зрения, я посмотрел ему в глаза.

– Я хочу вернуть твое внимание. Я хочу, чтобы ты закончил свои медитации. Садись за стол и напиши мне вкратце, что значило для тебя твое путешествие, и что ты теперь здесь видишь такого, чего раньше не видел. Пиши сжато, воспользуйся самыми точными уподоблениями и метафорами, пиши аккуратно и быстро.

– Примитивная тактика, – пробормотал я. Но в моем теле еще отдавалось эхо ударов. Совсем по-другому, чем боль смертного тела, но тоже неприятно, и мне было противно.

Я уселся за стол. Я собирался написать что-нибудь погрубее, например: «Я узнал, что я – раб тирана». Но подняв глаза и увидев, что он стоит рядом с хлыстом в руке, я передумал.

Он знал, что сейчас наступил самый подходящий момент, чтобы подойти и поцеловать меня. Что он и сделал, и я осознал, что поднял лицо навстречу его поцелую еще раньше, чем он успел наклонить голову. Это его не остановило.

Я испытал сокрушительное счастье, уступая ему. Я поднял руки и обнял его за плечи.