Григорий Шепелев. Холодная комната

[Archivarius]

Однако в этот момент вернулась Ясина с длинной березовой хворостиной. Панночки вспыхнули до корней волос, но не отвлеклись от своего дела. Окинув их грозным взглядом, Ясина важно села на лавку. Взмахнув розгой, приказала:
- Оголяй зад, госпожа Маришка! Ты- первая.
Тут Ребекка вмиг забыла про золото.
- Но отец тебе запретил наказывать нас при ком-то,- возразила Маришка, застегивая браслет,- если ты пойдешь против его воли, сама наказана будешь.
- Жидовка, вон!- вскричала Ясина. Ребекка, пожав плечами, вышла без башмаков. Хотела она оставить дверь приоткрытой, чтоб видеть порку сквозь щель, но младшая панночка, шагнув к двери, ее захлопнула. Раздосадованной Ребекке осталось только податься в сад, чтоб, по крайней мере, наесться досыта груш, черешни и слив. Вскоре засвистела розга. Маришка не плакала, но протяжно ойкала и ругалась площадной бранью.
- Не сквернословь, госпожа моя,- громко говорила Ясина, охаживая ее розгой,- за карты с жидовкою не садись. И в золоте не ходи- женихов здесь нету!
Всыпав Маришке с полсотни розог, она сказала:
- Хватит с тебя. Надевай штаны. А ты, госпожа, снимай.
- Ясиночка, честно — больше не буду в карты играть!- проскулила Лиза.
- Знаю, что будешь!
Лиза безмолвно терпела порку. Слыша лишь свист розги да голос Ясины, твердившей панночке, что жиды распяли Христа и продали ляхам пол- Украины, Ребекка ела смородину, куст который рос перед погребом. На его открывавшейся вовнутрь дверце был намалеван краской казак, восседавший с кружкой верхом на бочке. Над его головой с ушами, похожими на ребеккины, была надпись: «Все выпью!» Рядом стоял еще один погреб. Но оглядеть его у Ребекки времени не хватило, так как Ясина довольно скоро велела панночке одеваться.
Вернувшись в хату, Ребекка застала Ясину сидящую в прежней позе. Розга валялась у ее ног. Маришка стояла с красным лицом, твердо обещающим смерть обидчице. Лиза, натягивая под юбку белые панталоны и улыбаясь, хоть ее губы были искусаны, бормотала:
- Ой, спасибо,Ясинка!До гробовой доски тебя не забуду, душа моя.
- Теперь видишь, кто я такая?- обратилась Ясина к грустно задумавшейся Ребекке, губы которой были в соку от ягод.
...
День выдался пасмурный. Из степи, волнуемой ветром, тянуло сочной полынью. Приближаясь к конюшне, старшая панночка и Ребекка увидели полтора десятка мальчишек, приникших к окнам ее. Когда подошли, дверь вдруг распахнулась, и им навстречу выбежала босая, рослая девка с красивым, наглым лицом и ополоумевшими глазами. Это была прислужница попадьи, пытавшаяся в четверг Ребекку зарезать. Теперь из глаз ее текли слезы, а по ногам текли из- под юбки ручейки крови. С ненавистью взглянув на Ребекку, прислужница побрела, качаясь, к поповской хате. Юбка, насквозь пропитавшись кровью, липла к ее широкому заду. Ребекка знала, за что эту девку высекли так безжалостно. Поглядев ей вслед, она и Маришка вошли в конюшню.
Немалая ее часть была занята толпой баб и хлопцев, явившихся насладиться зрелищем долгожданной порки Ясины. Надменная попадья была среди них. Виновница торжества стояла вновь на коленях перед поставленной на сундук иконой и горячо молилась, прикладываясь лбом к полу. Ивась, помахивая розгой у лавки, весело торопил ее:
- Все, вставай! На лавке отмолишь свои грехи. Дольше простоишь — дольше пролежишь. Ведь ты меня знаешь!
Ясина, однако, медлила. Тут вошли Маришка с Ребеккой.
- Ивась, секи сначала жидовку!- крикнула попадья, поглядев на них,- не выбьешь из нее мерзость, если устанешь!
- Вот это верно,- раздалось из толпы, и вся она одобрительно загудела. Сердце Ребекки забилось так, как оно не билось даже тогда, когда она удирала от своры псов по львовской дороге.
- Мне — все равно,- произнес Ивась,- жидовка, снимай штаны!
Ясина вскочила с таким довольным лицом, что можно было подумать — ее от порки вовсе избавили, и уселась с панночкой на сундук. Лавка после порки на ней прислужницы попадьи не была чиста. Взглянув на нее, Ребекка решила снять панталоны, а не спустить. Сняла, дала держать панночке. Поступила также и с юбкой. На ней осталась одна лишь блузка. Стоя лицом к толпе, Ребекка состроила ей бесовскую рожу, а затем повернулась, и — с голой жопой, но гордо поднятой головой направилась к лавке. Галдеж поднялся неимоверный. Бабы ругались, хлопцы с мальчишками выражали дикий восторг. Но вскоре все стихли. Подойдя к лавке, Ребекка легла на нее ногами к толпе, решив: пускай лучше смотрят на голый зад, вихляющийся под розгами, чем в глаза, звереющие от боли. Ивась ремнями старательно привязал ее к лавке, нажав на пятки, чтоб вытянулись ступни, и занес розгу. Ребекка зажмурилась, расслабляя зад. Розга, просвистев, прошлась по нему с потягом, сдирая кожу. Брызнула кровь. Ребекка завыла, выгнувшись коромыслом. Из ее рта потекла слюна, глаза закатились. Еще ни разу ее не драли так больно. Розга опять поднялась, опять опустилась. Потом — еще и еще. Ребекка визжала страшно. После десяти розог случилось то, чего она опасалась больше всего на свете.
- Хватит, Ивась!- вскричала Маришка, топнув ногой. Ивась, занесший розгу, опустил ее, косясь взглядом на попадью. Ребекка, уткнувшись в лавку горбатым носом, громко заплакала от стыда.
- Нет- нет, продолжай!- с привизгом затявкала попадья,- жидовку надо пороть нещадно! Иначе мы с ней хлебнем беды!
- Я сказала — хватит,- проговорила Маришка, глянув на попадью такими глазами, что та попятилась. Постояв немного, она свирепо вздохнула, и, растолкав толпу, ушла из конюшни. Ивась, тем временем, отвязал Ребекку. Та встала, глотая слезы. Зад у нее горел, как будто она сидела на углях. Маришка ей протянула вещи. Взяв их, Ребекка скоренько вышла и побежала, сверкая пятками, через хутор и луг к Днепру — как следует вымыться.
Оголив уже года два не поротый зад, легла животом на лавку Ясина. Когда Ивась привязывал ее к лавке, она сказала, взглянув на пономаря, стоящего рядом:
- Черт!
- Да уж полно вам, госпожа Ясина,- сказал пономарь с улыбкою,- вы бы лучше Бога призвали.
Взяв из корыта длинный лозовый прут, Ивась стал пороть. Порол он жестоко. Пономарь вслух считал. Ясина на лавке старательно извивалась, волочась задницей за розгой, чтоб та ее не драла, и визжала так, что в конюшню сунулся поросенок, похожий на одного из мужей Ребекки. Увидев, что не свинья орет, он ушел. Дав двадцать пять розог, Ивась сказал:
- Часок отдохни. Горилки хлебнешь?
Ясина не отказалась. Чарка с горилкой стояла на сундуке. Ивась ее взял, поднес к искусанным в кровь губам любовницы пана, и наклонил. Ясина пила большими глотками. Выпила все. Швырнув чарку в угол, Ивась ушел из конюшни. Зрители также все разошлись. Осталась одна Маришка. Она ходила взад и вперед, оглядывая коней.
- Панночка, вступись!- взмолилась Ясина,- больше не выдержу!
- Нашла дуру,- фыркнула панночка,- ты меня больнее секла, а также и Лизу. Так что — терпи, терпи.
Ясина хотела продолжить свои мольбы, но тут дверь открылась вдруг. Вошел тот, кого все считали пономарем. Увидев его глаза, Ясина одервенела. Он, между тем, подошел к ней сзади, и, наклонившись, поцеловал сперва одну ее пятку, затем — другую. Выпрямившись, взглянул на Маришку. Та улыбнулась и развязала тесемки юбки.
Лжепономарь ушел через полчаса. Маришка, очень довольная, одевалась под неподвижным, черным взглядом Ясины. Еще через полчаса вернулся Ивась с толпою и снова взялся за свое дело. На этот раз Ясина не извивалась и не кричала, хотя с розги слетали липкие брызги. Лицо любовницы пана также хранило странную неподвижность. После двадцати розог она опустила голову.
- Ивась, хватит!- опять вмешалась Маришка. Но Ивась сам уж видел, что хватит. Он отвязал Ясину и выплеснул на нее ведро холодной воды. Ясина очнулась и попыталась встать, но сил у нее хватило только на то, чтоб перевернуться с живота на бок. Прижав коленки к груди, она зарыдала. Все опять разошлись.