Айзик Бромберг - Пасхальная открытка

[Archivarius]

из дневника Рене от 26 апреля 1906 года.

- 1 -



Я заявился к нему сам.
У меня не было с собой никаких документов, позволяющих попасть к нему на приём. Если, конечно, не считать той самой открытки. Но я попросил назвать мое имя, зная, что оно послужит лучшим пропуском - и не ошибся. Почти сразу же меня попросили в кабинет.
Он сильно сдал за прошедшие годы - осунулся, постарел, и, как ни странно, в таком обличье смотрелся куда более человечно. Прежде чем поднять на меня взгляд, он снял очки и потер пальцами веки. И когда заговорил, его голос прозвучал устало и равнодушно:
- Чем обязан на этот раз, Превер?
Я молча выложил открытку на стол.
- Вы, сударь, не понимаете юмора. Год назад я, будучи в дурном настроении, позволил себе глупую шутку.
- Причиной послужила моя книга о войне?
- Ну да. "Столетний позор". Эффектное название, весьма. Думаю, это хорошо сказалось на ее продаваемости...
- А по-вашему, к нашей чести служит история Жанны, которую сперва использовали, а потом продали, как опостылевшую любовницу в бордель?
- Что вам от меня нужно, Превер?
- Обещанного, господин Лагранж.
Он с тоской взглянул мне в глаза. Я не дрогнул.
- Наш поединок еще не окончен.
- Поединок?
- Ну да. На одной рапире. Теперь я ее не боюсь, оттого и пришел к вам. Спасибо одной милой особе, она мне все разъяснила. И та наша встреча представилась мне в другом свете.
- Ничего не понимаю. Какая рапира?
- Понимаете, комиссар. Вот эта. Охотничий стек. Я вызываю вас, Лагранж, и мои условия таковы. Вы можете задавать мне вопросы. Если я отвечу "да", то получаю удар. Если "нет", вы его пропускаете.
- Какие вопросы?
- Любые. О чем угодно. Я отвечу.
- Любите правду?
- Ненавижу, комиссар. Но что поделать, если ложь еще отвратительней.
В его взгляде впервые промелькнул интерес.
- Вы действительно хотите этого?
- Хочу.
- Где?
- Здесь.
- В кабинете?
- Ну да. Не смутило же это вас однажды. Так что уж теперь...
- А если я откажусь?
- Не откажетесь, комиссар. Когда еще представится такой случай?
- Хотите навязать свою волю?
- С чего бы? У вас есть полная возможность навязать мне свою. Все козыри у вас на руках, а у меня - ничего.
- Зачем вам это нужно, Превер?
- Не скажу. Это единственный вопрос, на который я отказываюсь отвечать. Ну что, не хотите? Мне уйти?
- Нет. Стойте. Будь по-вашему. Тем более, что я и впрямь не откажусь кое о чем вас спросить. Что делать, вы знаете. Вперед. Привязать вас для надежности?
- Не надо. Я иду на это добровольно.
- Так гораздо тяжелее.
- Знаю.
Сюртук я сложил вдвое и постелил на стол, чтобы кромка не врезалась в кожу. Вытянул вперед руки и покрепче ухватился за дальний край столешницы.
- Я готов.
- Не спешите. Сколько вопросов вы выдержите?
- Давайте дюжину. Это мое любимое число.
- Тогда приступим.
Я постарался успокоить дыхание и расслабиться, как учила Ида.
- Вопрос первый. Вы хотели бы сейчас поменяться со мной местами?
- Да, - ответил я - и тут же взвыл от тупой, невыносимой боли, пронзившей бедро.
- Вопрос второй. Вы когда-нибудь мечтали о власти и силе, чтобы все вас боялись?
- Да.
- Вы пытались в детстве мучить животных? Не обязательно до смерти, но бить, причинять боль?
- Да.
- Еще о детстве. Вы воображали сцены, в которых ровесники, ваши обидчики, подвергались унижению и побоям?
- Да.
- Вы завидуете людям, способным делать все, что они хотят, а себя в глубине души презираете за нерешительность?
- Да.
- Вас раздражают сильные, умные, независимые женщины, и вам хотелось бы указать им их место, овладев ими насильно?
- Да.... стойте... дайте перевести дух...
- Хорошо. Мы уже дошли до половины. Ну, Превер, как вы себя чувствуете? И каково вам будет смотреть мне в глаза, когда вы встанете с этого стола?
- Этот... вопрос... засчитывается?
- Нет, господин правдолюбец.
- Тогда... с вашего разрешения... я промолчу.
- То-то же. Вы переоценили свои силы, Превер. Теперь неделю не сможете сидеть. А ведь дальше будет еще тяжелее... Неужели вы думали, что сможете одержать верх в этом поединке?
- Вопрос... засчитывается?
- Ладно, черт с вами. Ответ и так ясен. Продолжим?
- Мммм...
- Не слышу. Сдаетесь?
- Нет...
- Тогда вперед. Вопрос седьмой. Вас преследует мысль, что я - ваш собственный портрет лет эдак через тридцать?
- Да...
- Вы хотели бы жестоко высечь ребенка, девочку, или хотя бы присутствовать при этом, утоляя своё сладострастие?
- ...
- Не слышу, Превер.
- Да...
- И овладеть ею потом?
- Д-да...
- Вы боитесь жениться, завести детей, чтобы однажды животная сторона вашей натуры не взяла над вами верх?
- Да...
- Вы сознаёте, что жизнь коротка, старость страшна, судьба несправедлива - и за это полагаете себя вправе хотя бы мечтать обо всем вышеназванном?
- Да.
- Отлично. Последний вопрос, Превер. Вы пришли ко мне сегодня, чтобы узнать, кто вы такой на самом деле?
- Нет... комиссар.
- Ладно, будет с вас, Превер. Я все-таки не собираюсь вас калечить. Вставайте.
До сих пор удивляюсь, как мне удалось подняться. Думаю, сзади на мне просто не осталось живого места. Я был уверен, что левое бедро у меня сломано или дало трещину, и только потом узнал, что ошибался. А о том, как я натягивал на себя одежду, вообще не буду вспоминать. Слезы катились градом, и, как я ни пытался успокоить дыхание, мне это не удавалось. Наконец, не выдержав подобного зрелища, Лагранж протянул мне стакан воды:
- Пейте, Рене. Право, вы сошли с ума, если добровольно идете на такое. Это уже слегка превосходит предел моих фантазий. Я удовлетворен. Надеюсь, вы тоже. Правда, жаль, что на последний вопрос вы так и не ответили...
- Могу... могу и ответить, комиссар. Если хотите.
- Ну так зачем вы затеяли все это, несчастный, если не для самопознания?
Я с трудом перевел дух.
- Хотел узнать, что вы за человек, господин комиссар. Я не сомневался, что вы зададите только те вопросы, которые мучают вас самого. Вы уверены, что отличие между нами - только в том, что я лицемерно скрываю свои желания, а вы честны с собой.
- Так вы лгали, отвечая "да"? Чего ради?
- Нет, сударь, - ответил я, чувствуя, что мои силы на исходе. Боль во всем теле только усиливалась, и я понимал, что если не хочу порадовать комиссара зрелищем обморока, то должен как можно скорее добраться до дома и отлежаться. - Я сказал правду. Вы не задали ни одного вопроса, который я тысячу раз не задавал бы себе сам. Не буду спорить о том, в чем разница между нами. Но осмелюсь утверждать, что она не такова, как думаете вы. Что ж, я получил ответы на все свои вопросы. Благодарю вас, мне пора. Христос воскресе, господин Лагранж...



- 2 -



...А потом я проснулся. Снова было утро 26 апреля, Пасха, и припрятанный под сюртуком охотничий стек, подарок Иды, ждал своего часа. До полицейского участка я добрался быстрым шагом за десять минут.
- Будьте любезны, господин секретарь, мне нужно к комиссару. Назовите ему мое имя, я знаю, что он мне не откажет.
- Подождите, сударь.
Ждать пришлось долго. Я уже нервничал и ломал голову, с чего бы вдруг мой прием не сработал, когда секретарь вновь появился в поле моего зрения.
- Господин комиссар, к сожалению, не может вас принять. Запишитесь на ту неделю.
- Вы назвали ему мое имя и фамилию, месье?
- Разумеется. Он вынужден передать вам, что слышит их впервые.
- Не может быть... Простите, вы уверены?
- Уверен, - терпеливо ответил секретарь. - У господина Круа отличная память, молодой человек. Дай бог нам с вами.
- Круа? - переспросил я, еще ничего не понимая.
- Ну да. Он в этой должности уже почти три года и снискал полное расположение начальства.
- Простите... а его предшественник?
- Ах, тот... так вы о Лагранже, сударь? Его вы тут не найдете.
- Вышел в отставку?
- Да, уже давно. Три года и один месяц, если быть точным. А умер с год назад, пожалуй... нет, чуть больше. В собственном доме в Арле, на руках супруги... Да, точно, похороны были в мае... Сердечный приступ. Простите, если огорчил вас, сударь. Вы были близки ему?
- Да, - ответил я, - видимо, да.
И в задумчивости побрел обратно домой, трогая стеком стволы деревьев.