Рассказ 5. Утренний сеанс

[Secret Road]

Утренний сеанс

Начало нашего века, средней руки провинциальный город, отыскать который на карте среди сотен других местечек, рассыпавшихся по огромному пространству между Ледовитым океаном и Кавказским хребтом, под силу лишь человеку исключительно кропотливому и усидчивому.
Тем первосентябрьским утром Катя быстро шла по одной из центральных улиц города. Мелькающая в тысячах маленьких лужиц на асфальте и ловко опережающая одну за одной бесчисленные компании школьников, она, если смотреть со стороны, совершенно терялась на этом фоне и выглядела, как обыкновенная старшеклассница, спешащая на линейку. Что же касается реальности, а не простого внешнего сходства со снующими вокруг нее юными акселератками, то эта жизненная веха осталась далеко позади для Кати – Екатерины Сергеевны М., двадцатишестилетней школьной учительницы географии. Она все шагала вперед от квартала к кварталу, и светлые кудри слегка постукивали по ее лбу, прихмуренному и придающему ей обеспокоенный и озадаченный вид.
Двадцатью минутами ранее Катя, как обычно, проводив детей в сад, устроилась в потертом водительском кресле машины. Ключ с массивным брелоком сверкнул в катиных пальцах и, не достигнув замка, плашмя, с коротким звоночком ударился о торпедо – опутало. Опутало и обременило.
Только начало девятого – сегодня можно и пешком, решила для себя Катя. Гулко захлопнулась дверь, и опустевший автомобиль покачнулся, как лодка на гребне волны. Под ногами цветной кинолентой ползли намоченные дождем тротуары первый утренний сеанс этой осени, а вокруг сменяли друг друга то красные искры рябины, то белые банты, то серые лица – первый утренний сеанс этой осени. Фильм-размышление, да только мысли бегут мимо экрана. Больно. Больно не из-за какого-нибудь синяка и не от живого чувства досады – разве это не было бы слишком по-детски, не оборачиваясь назад просто дуться на один только последний, «погубивший» момент? Ребячество... На том Кате пришлось задуматься крепче. Нет, в ее глазах все это меркло в сравнении с другим – с тем, что болезненным рубцом тянулось откуда-то издалека, из прежней жизни, с этим давним и теперь разыгравшимся с новой силой чувством бессильной и оттого вдвойне горькой обиды на судьбу за невозвратность минувшего. Еще каких-нибудь три года назад, а была же жизнь... Настоящая жизнь!
Началась же она давно и неожиданно даже для самой Кати, когда в бытность свою еще студенткой местного педагогического института, она – вечно напуганная девочка с непременным пучком на затылке – была словно подхвачена каким-то торнадо. Полная вольность в пространстве, времени и поступках, в делах и безделье, ощущение маленького жизненного всевластия, популярности, нужности и желанности для всех и вся опьяняли ее. Одна только возможность невозбранно гулять и кутить, не думая ни о часе, ни о градусе, без неминуемой прежде утренней взбучки кружила катину голову потрясающим контрастом со статичностью и строгостью жизни в родительском доме: в ежовых рукавицах, в вездесущих рамках и ограничениях. А в какой-то момент краеугольным камнем этой идиллии сделался один из ее новых знакомых, харизматичный красавец и готовящийся преуспеть делец на семь лет старше ее. Тот человек сделался для Кати почти что мужем – по крайней мере, в таком свете она сама хотела это видеть, даже несмотря на увещевания от родных и друзей, что-то там твердивших о сыре, мышах и ловушках: «Жизнь не ваша, вот и беситесь! Не лезьте, оставьте в покое!» Вот оно, то долгожданное счастье, та сказка со счастливым концом, что годами ждали катиного пробуждения, дабы наконец сделаться ее достоянием... На какое-то время. Скорый финал этой мыльной оперы, понятный и заранее предсказуемый для любого из зрителей, оказался внезапным и шокирующим для одной только Кати, что была уже почти восемь месяцев беременна к моменту исчезновения суженого – и, как это выяснилось впоследствии, не только ее... «Вот тебе и сказочка, – ей захотелось громко фыркнуть на всю улицу. – Нашлась принцесса мухосранская, тоже мне!»
Ну и наивная же была! И тем больнее оказалось после всего этого рухнуть на землю с небес. Старый образ жизни, отринутый когда-то с огромной радостью, конечно, мало прельщал, но куда отныне было деваться?.. Не надо? Как будто были другие варианты, кроме как забросить на антресоль свою доморощенную корону и искать помощи у родителей. Не надо? А прокорми себя и еще двоих ртов на учительские копейки... Не надо? Да, кажется, тогда именно это и оставалось отчаянно кричать, забыв о гордости. И ладно бы лишь о ней, а не о том, что в некоторых ситуациях не так уж давно спорить и упираться было вредно и очень больно, – «Венец в волосах запутался». Случай вспомнить об этом, конечно, представился тут же, и тогда понимание сущности новой – хорошо забытой старой – действительности пришло очень и очень скоро, стоило только Кате оказаться придавленной лицом к дивану и бесцеремонно опрокинутой через его спинку, подвешенной на ней панически барахтающимся углом. Тут-то и повисла якорем в катиной голове страшная своей простотой мысль, что в этот раз трусы с нее стаскивают совсем не для взрослых развлечений, а для почти что детского, так хорошо знакомого наказания. Свалились они к самым пяткам – прощай, старая жизнь! Огрела зад по самую душу посконная банная щетка – встречай, Катенька, жизнь новую! И встретила так, что потом почти час раздетой по пояс, свернувшись улиткой, лежала на полу, не смея пошевелиться и машинально повторяя: «Не надо!» «Надо! – злилась она на себя теперь. – Надо было в самом начале ввалить так, чтоб потом перед этим Федькой мутным и штаны снять было стыдно!» Куш, конечно, выпал еще тот: битая у разбитого корыта...
Вдруг где-то чуть в стороне, совсем близко, враз громыхнули несколько голосов:
– ...Екатерина Сергеевна!..
Отшибло мысленную горячку, вспыхнувшую еще в машине, и теперь замешкавшейся учительницей на мгновение овладело трясущее чувство тревоги от такого вмешательства в ход ее рассуждений: «Я сказала что-то вслух?!» Вздрогнув всем телом, она бросила взгляд в ту сторону и, к своему облегчению, увидела там только компанию ребят из «своего» класса. Школа-то уже недалеко – чему тут удивляться?..
А все равно боязно жить, имея за душой такое. Идет взрослая тетка – да еще и училка! – по улице и трясется, оглядывается, ни о чем другом думать не может, кроме как о синяке на своих «девяноста четырех» и о том, как бы то не заподозрила какая-нибудь двенадцатилетняя пискля, что сама каждый час трусливо бегает за пару сот метров в загаженный по колено гаражный массив, чтобы подержать в зубах помятую сигарету. Смешно, конечно. А не смешно ли, что эту мадаму почти тридцати лет отроду, мать двоих детей и учителя с высшим педагогическим образованием, только вчера пороли – и не забавы ради, как сейчас над этим модно хихикать, а пороли родители, всерьез и по полной, словно ей шесть, а не двадцать шесть? Смешно, уже четвертый год смешно от необходимости мириться со стыдом от этой слоеной жизни, что требует быть то матерью, учителем и просто зрелым самостоятельным человеком, то, подобно ребенку, постоянно оглядываться на старших под страхом такого наказания. А каково будет сегодня на классном часе! Рассказывать им ежегодную чепуху про важность учебы, про грядущие экзамены, про ответственность, правила, приличия и банальные предосторожности и в который раз напоминать им про эти пэ-дэ-дэ (ох и ах, опять какой-то пятиклассник на мопеде угодил под пожилой «Москвич» без мотора и с кирпичами на месте колес), делая при этом вид, что самой недавно не пришлось прослушать очень доходчивую лекцию на эту же тему. Как там было? «Это вопрос не трехсот рублей и даже не твоей только безопасности...»
«Нет, Катя, это вопрос не трехсот рублей и даже не твоей только безопасности, нет,» – по этому поводу она вспомнила вчерашние слова ее отца.
Нотация... Причиной ее послужил мелкий дорожный штраф, накануне полученный Катей за езду с непристегнутым ремнем. В тот день растворенное в воздухе раздражение чувствовалось с самого порога родительской квартиры, куда и было прислано извещение.
– Привет, Катя. Разувайся, проходи в зал, – ее мать говорила тихо и сдавленно, с какой-то печальной холодностью в голосе.
Предчувствовала ли недобрую реакцию с их стороны? Боялась ли возможного нагоняя или хотя бы обидного упрека? Нет, совсем нет. И даже уже переступив через порог, ни мысли не допустила о том, что последует нечто такое. Правда, а с чего бы это вдруг! В прошлый раз, немногим больше месяца назад, никто и слова не сказал по этому поводу, хотя и нарушение было серьезнее, и штраф – куда больше. А сейчас – ерунда, не о чем даже беспокоиться.
Катя неторопливо прошла в гостиную. Все по-прежнему: белая тюль на окне, много света и горшки с кактусами на полках...
– Это уже не в первый раз! – громкий, низкий и ровный голос отца заставил ее отшатнуться назад.
Уточнять, что именно, нужды не было – понятно стало сразу. С выпученными глазами и приоткрытым от испуга ртом она вперилась в протянутый в ее сторону лист бумаги.
– Это случайно. Просто забыла, – связки будто не слушались, и получилось только прохрипеть какое-то жалкое подобие оправдания.
– Вот это – не случайно, – отец потряс бумагой перед самым катиным лицом. – Который раз?
Искать защиты у мамы? Вот она, стоит в дверях, сложив на груди руки – как всегда, флегматична и невозмутима, словно мраморная Афина. Но как же тяжел и невыносим ее молчаливый ответ на катин взгляд!
– Ну а что там, какие-нибудь триста рублей? Ничего же серьезного... – «Опять костерят. Ничего сверхъестественного, а ты только стой и поддакивай, не принимай ничего на свой счет и постарайся думать о чем-нибудь приятном – вон, например, в субботу идем в кино... Всего-то делов!»
– Нет, Катя, это вопрос не трехсот рублей и даже не твоей только безопасности, нет. Вокруг себя ты посмотреть не хочешь? А, Кать? Это ведь не к себе одной ты так наплевательски относишься и не только себе рискуешь испоганить жизнь. О детях ты думала? Ты расшибешься, а с ними что? Не думала. А о нас? Нервы у нас бесконечные, что ли? Или не на нас потом внуки свалятся? Кать! Не думала? Нельзя быть настолько инфантильной и безответственной дурочкой в таком возрасте, тебе не десять лет! Или тебе просто наплевать? Наплевать на детей, наплевать на нас, наплевать на весь мир, кроме себя самой? Тогда так и скажи: «Плевать я хотела, не хочу даже задумываться о вас, пошли вы в жопу!» Детей еще учишь – им-то, им-то какой пример с тебя! – громыхнуло так, что Катя даже не решалась поднять голову.
И кого тут обманывать? Себе не соврешь: это лет десять назад можно было пропустить все мимо ушей, внутренне ухмыляясь и наслаждаясь своей неподвластностью всяким внушениям, но только не теперь. Уворачиваться от попадающих прямо в душу, оставляющих на ней вмятины и впивающихся в нее своими острыми кромками слов ну никак не получалось в эти три года. Обидно и стыдно до того, что на покрасневшем лице часто выступили капли пота, а потемневшая от влаги блузка крепко прилипла к спине.
– Простите. Я не права была... Простите, – в установившейся тишине Катя почти что услышала, как в нее вонзаются взгляды родителей. Редкий случай катиной искренности.
– Не права. Раз не права, два не права. А почему? Может, нужно просто уметь и хотеть поступать так, чтобы быть правой? – отец говорил уже сглаженным тоном, не спуская взгляд со смотрящей куда-то в сторону дочери.
Сказать нечего и нечем закрыться от колющего стыда из-за глупости происходящего: «Стою, как безмозглая двоечница у доски, и не могу ни ответить, ни оправдаться».
– Иди, – указал он рукой на большой книжный шкаф у стены, – ищи «Правила».
Зачем? Не до вопросов. Найти бы эту книжку... Да как же она выглядит? Надписи на корешках сливаются в одну, и приходится по два, по три раза пересматривать полку. Не наорали бы снова, не тормози! Где? Да вот же!
Заприметив заветную книжечку ядовито-синего цвета в мягком переплете, Катя поспешно набросилась на нее, стараясь вытащить как можно скорее.
– Давай открывай... Ищи обязанности водителей. Сейчас мы учебный год и начнем досрочно, – слова теперь не летели, как искры от наковальни, а противно для Кати лились в спокойно-занудном, менторском тоне.
И, повернувшись лицом к жене, катин отец добавил коротко, с небольшим кивком:
– Валя...
Она молча удалилась, но лишь для того, чтобы вскоре вернуться в комнату, где стояла и шелестела серыми страницами Катя. И тут катины уши залил низкий и плотный гул, а грудь сдавило невидимым грузом. То, что она хотела увидеть в тот момент меньше всего в мире, четко и явственно ударило в оба глаза и что-то разбило внутри головы, смешало все в ней, разрушило мысли, кроме одной:
– Нет! – хотелось кричать, а получилось лишь прошептать.
– Да, Катя, да, – нарушила свое мраморное молчание катина мать.
Массивный, увесистый кусок древесины под потемневшим от времени лаком, кем-то давным-давно облеченный в форму злополучной для Кати и страстно ненавидимой ею банной щетки. Эта вещица всегда, с самого детства, с первого в ее жизни наказания, казалась ей неестественно огромной и очень страшной, и не знала она ни того, откуда взялась эта щетка, ни того, были ли когда-нибудь у нее другие предназначения, кроме причинения ей страданий. Но знала твердо одно: видеть ее в чьих-то руках – не к добру для нее самой.
– Я... – она будто задыхалась. – Я могу все выучить, правда. Я выучу, сама.
– Конечно, выучишь. Куда же ты денешься? Прямо сейчас и начнешь, чтоб время даром не терять, – легшая на катино плечо рука толчком развернула ее лицом к книжному шкафу. – Валя...
Гоголь, Бунин, Толстой – сил и смелости оставалось только на разглядывание книжных корешков, а внезапное озарение, что обхватившие ее мамины руки вовсе не собираются ее обнимать, а только расстегивают пуговицу на ее шортах, просто повисло холодным и полным уныния камнем в животе. Долгая, унизительная возня – и без того тесные джинсовые шорты намертво пристали к потному телу. Катя уже и сама начала дергаться всем телом – «Да слезьте же вы поскорее!» – лишь бы избавиться от грызущей смеси стыда и волнения. Рывок, другой и еще один – тяжелая материя наконец отошла от кожи, быстро проехала вниз и снова пристала к катиным бедрам. Какие холодные руки!
– Какая глава?
– Вторая. «Общие обязанности»... – уверенность в неизбежности нескольких тяжелых минут сильно добавила угодливости голосу Кати.
– Читай по порядку. Валя... – щетка тут же оказалась в отцовской руке.
– Хорошо... Два-один. Водитель механического транспортного...
Катю прервал несильный шлепок по оголенному месту. Гулкий звук удара окатил ее больше страхом, нежели болью – это еще ерунда. Пока что.
– Не тараторь. Четко, громко, вдумчиво, – последовало пояснение. – С начала.
Старательно, голосом выслуживающейся зубрилки Катя начала читать с первого слова. Недавний разнос, нагота и даже страх перед болью заметно побледнели в катиных глазах – не до того, не сбиться бы.
Внезапный удар заставил ее напрячься и выгнуться вперед с громким выдохом. Хотелось выругаться – четко, громко и вдумчиво.
– Хорошо. Дальше читай.
Еще параграф – и опять удар, еще болезненнее прежнего, от которого Катя почти что подпрыгнула. Снова и снова, слева направо – по левой, по правой...
– Громче!
– С начала!
– Два-один-два. При движении на транспортном средстве, оборудованном ремнями безопасности... – «причину происходящего» пришлось перечитывать трижды, каждый раз – под целую череду обжигающих прикосновений, заставляющих вплетать между слов протяжный и задавленный стон.
– Руки! Убрала!
Но было слишком больно, чтобы подчиниться. Отдернуть руку с переходящим в плач криком Катя смогла только после аккуратного удара точно по костяшкам.
– Стой ровно, не вертись, – «Дочитала бы до конца...» – Или нам опять в начало вернуться?!
На сухие строчки стекал пот с катиного лица, и слова тут же размывало на отдельные буквы, склеивать которые воедино для рыдающей и едва держащейся на грани самообладания Кати было еще той задачей.
Два-два, два-три, ни конца ни края. Неужто бесконечность – это где-то совсем рядом с семеркой? Уже охота просто орать, а ты все читай и читай, как детям сказку на ночь... И кто только все это писал? Эту бы писанину да в костер, огонь, пекло! Невыносимо!
– Скажи матери спасибо: если бы не заступалась так за тебя, то вот это тебе сейчас медом показалось бы. Валя...
«Стыдоба, конечно, все это вчерашнее, – серо-позолоченным первосентябрьским утром, плюхнувшись в машину, Катя вспомнила о событиях предыдущего дня. С самого пробуждения она кропотливо вытравливала из головы эти мысли, все вчерашние кадры, старалась думать о чем угодно другом – о детях, работе, субботнем кино, – только не о том наказании, не о его причинах и не о том моменте, когда оно сделалось для нее неизбежным, но держать дистанцию с этими переживаниями ей удавалось ровно до этого самого мгновения. – Прямо как Ленка-химичка, да и ту наверняка муж колотит не с такой церемонией, без этих «при движении на транспортном средстве...». А все почему? Не докаталась – допрыгалась, еще тогда! Нет, к черту это все сегодня: никаких не хочу ремней, знаков, разметок, радаров, нет-нет-нет, достало меня напрочь! Не сегодня! Только начало девятого – сегодня можно и пешком».
Долго и с большим нетерпением Катя в тот день ждала подходящий момент, чтобы, наконец, заговорщически прижмуриться и многозначительно произнести слова, что так хлестко отпечатались вчера в ее памяти и были теперь ярко подсвечены бордовым и фиолетовым:
– Это вопрос не трехсот рублей и даже не только вашей, ребята, безопасности...

[Ж.Г.]

Нет, такого я вообще не понимаю: нельзя ко взрослому человеку относиться как к ребёнку, хоть и красиво написано.

[Secret Road]

Нет, такого я вообще не понимаю: нельзя ко взрослому человеку относиться как к ребёнку

Видимо, такое отношение родителей к Кате, и в том числе продолжающиеся наказания – это что-то, что существует просто по инерции и по старой памяти: если между ними никогда не было никаких других отношений, кроме строгого послушания, временно избавиться от которого Кате получилось только географическим разнесением своего мягкого места и той щетки, то разве могли отец и его Валя выносить в себе какое-то другое отношение к дочери? А так они, должно быть, только еще сильнее утвердились в том, что раньше делали все правильно, а сама Катя без их опеки только и может, что наломать дров.

[Julia Steinwasen]

Вот ещё один рассказ, где взрослая девушка вынужденна из-за сложившихся обстоятельств терпеть порку, насилие. Да, здесь не свекр, а родители. Но от этого не легче, даже сложнее. Свёкра, в принципе вместе с его сыном можно послать, а родителей сложнее. Безысходность.

[Secret Road]

Вот ещё один рассказ, где взрослая девушка вынужденна из-за сложившихся обстоятельств терпеть порку, насилие. Да, здесь не свекр, а родители. Но от этого не легче, даже сложнее. Свёкра, в принципе вместе с его сыном можно послать, а родителей сложнее. Безысходность.

Героине того рассказа, думаю, посложнее смириться с наказанием: для нее это был вообще первый раз в жизни, да еще и от мужа – а представление о том, что в супружеской паре такие моменты могут иметь место, оно сейчас ну явно не так живо и расхоже в обществе, как более-менее спокойное отношение к порке детей родителями. В общем, там все с нуля.
А здесь для героини все это, кажется, совсем не в диковинку, да и наказывают ее родители, а не кто-то там. Но воспринимает она происходящее почему-то более остро, чем та, которую выпороли на пару муж со свекром. Характер, может...

[Сидоровой козы барабанщик]

взрослая девушка вынужденна из-за сложившихся обстоятельств терпеть порку, насилие.

Не терпеть, а принимать как должное и даже необходимое. Именно потому, что взрослая.
Она считала, что ее мало пороли, недостаточно, приписывала этому свои жизненные неприятности. Насколько верным было ее суждение - это дело десятое. В рассказе ее размышления на эту тему изложены исчерпывающе. Это ее жизнь, ее выбор.
А насилие-то в чем, что помогли шорты расстегнуть? Тоже мне, насилие.
Героиня находится в обстановке душевного равновесия, комфорта. И, главное, в любой момент может обстоятельства своей жизни изменить, если захочет. Она не в погребе связанная лежит.

Написано изящным языком, вдохновенно. Читается на одном дыхании.
Красивый рассказ.

[Принцесса]

Спасибо автору за рассказ.

История скорее грустная, чем тематическая. Заставляет подумать, если разговор о сюжете. Можно? Нельзя пороть взрослую женщину? Мать? Или родители, всё ещё "отвечающие" за неё имеют это право? Чуть-чуть из-за мрачной истории отношений ГГ с родителями снижается уровень тематичности. (Для меня).

ГГ приняла правила игры, значит, согласна с такими методами, так я думаю. Она боится, что кто-то узнает - ученики или родители, например. Не думаю, что это серьёзная опасность. Её так воспитывали и раньше, правильно же? Тогда она должна знать, как это скрыть. Не только следы, но и эмоционально.

Инфантилизм? Хотелось взбрыкнуть, не вышло - и всё-всё вернулось на круги своя. Сложно ставить штампы. Никуда она от своих родителей и их воспитания не денется. Для них она всегда ребёнок, значит, они будут всегда её наказывать. А она будет думать, что прям сильно страдает от такой жизни.

П.С. Учить ПДД под ремнём - хорошая идея. Впечатывается надолго.
П.П.С. Да!! Язык очень изящен. Красиво литературно описано. Слова выбраны продуманно и удачно. Талантливо.

[Julia Steinwasen]

Не терпеть, а принимать как должное и даже необходимое. Именно потому, что взрослая..

Что-то в рассказе незаметно, что девушка рада подобным отношениям.
Как раз наоборот, подобные отношения, наказания, угнетает её. Она уже сделала попытку убежать от подобных отношениях, порки и унижения. Да, попытка была неудачная. А родители, к сожалению, ничего не поняли..

[Сидоровой козы барабанщик]

Что-то в рассказе незаметно, что девушка рада подобным отношениям.

Да не рада, а считает необходимым.
Мыть раковину и плиту тоже не всякий рад, а надо.
Яснее ясного, что она не мазохистка и в сабспейс от порки не улетала. Для нее это наказание, поскольку воля слабовата. Довольно распространенная, кстати, вещь. Одни ценят строгие выволочки от начальницы, другие вот такое домашнее... не воспитание даже, а санкции, что ли.

Кстати, уж у кого, у кого, а у Вас это отлично показано в спортивных рассказах, где девушки обожают тренершу за то, что она их дерет, как сидоровых коз. Хотя настоящих мазохисток, получающих удовольствие от боли, я среди них не припоминаю (возможно, не все читал).
Удивляюсь, что Вам это кажется противоестественным. Взрослые девушки, принимающие порку от родителей не ради кайфа, а "чтобы мозги на место встали", я встречал и в реале. Меня это в детстве шокировало, когда пару недель жили в гостях у дальней родственницы, которая отвешивала пощечины жившим с нею взрослым дочерям. Мне в раннем детстве, еще дошкольником, читали книгу о магической няне Мэри Поппинс, там была какая-то тетка, не помню подробностей, которая очень грубо обращалась со взрослыми дочерями, - вот у меня тогда возникла такая ассоциация.
Но сейчас-то, после стольких лет, мне такая ситуация кажется уже типичной. В пределах нормы. Некоторые взрослые женщины даже в угол становятся после порки, у меня и такая знакомая была. Это уж точно никому не может физически нравиться. Ясно, что это не для удовольствия, мотив данного влечения другой. Но если он есть, кому тут претензии предъявлять?

А родители, к сожалению, ничего не поняли..

Все они прекрасно поняли.
Вот если бы героиня со своим влечением к домашнему телесному наказанию осталась без него потому, что они этого не поняли, тогда было бы к сожалению.

[Julia Steinwasen]

Все они прекрасно поняли.

Нет, как раз таки не поняли. Дочь сьежала из дома с первым встречным. Сбежала от порки и унижений.

[Сидоровой козы барабанщик]

Все они прекрасно поняли.

Нет, как раз таки не поняли. Дочь сьежала из дома с первым встречным. Сбежала от порки и унижений.

Слово героине:

«Надо! – злилась она на себя теперь. – Надо было в самом начале ввалить так, чтоб потом перед этим Федькой мутным и штаны снять было стыдно!»

"Мутный Федька" завлек ее пустыми обещаниями и, если правильно понимаю, оказался брачным аферистом (я только не понял, от кого у героини второй ребенок). Ветер был в голове.
Зная эту свою слабость, она сама решила, что ее следует пороть. Родители оказались понимающие. Безопасность, добровольность, разумность на месте.
У героини есть самостоятельный заработок, на автомобиле катается, дети в сад пристроены. Сироту казанскую тут строить не из чего, да она и не строит.
Хорошо у нее все. Федька оказался гад, а родители как раз на редкость понимающие (не всякие бы сообразили, чего именно и зачем взрослая дочь от них хочет).

[Принцесса]

Все они прекрасно поняли.

Нет, как раз таки не поняли. Дочь сьежала из дома с первым встречным. Сбежала от порки и унижений.

Это известная позиция. Они поняли и играют на этом. "Всё равно ты никуда не денешься!". Более того, может, драть ещё больше будут. Потому знают, что она вернулась, хоть и понимала, чем это обернётся.

[Сидоровой козы барабанщик]

Это известная позиция. Они поняли и играют на этом. "Всё равно ты никуда не денешься!". Более того, может, драть ещё больше будут.

Это уж как она захочет. Без ее желания или, как минимум, согласия ничего не будет.

[Secret Road]

Это уж как она захочет. Без ее желания или, как минимум, согласия ничего не будет.

Бросить детей или схватить их и отправиться в полную неизвестность для всех троих, чтобы не получить по заднице – это, конечно, был бы неслабый манёвр... Мне кажется, на такой шаг не пошёл бы даже человек, куда сильнее страдающий и недовольный жизнью, чем эта Катя.

Зная эту свою слабость, она сама решила, что ее следует пороть.

А может быть, это такой выбор меньшего зла. Вот, думает она, если бы ее тогда наказали и запретили встречаться с тем Федей, то ей удалось бы избежать многих неприятностей, и в том числе, новых многократных наказаний.
Но очень много эмоций, и разграничить ее "постоянное" и "сиюминутное" здесь вряд ли можно с большой уверенностью.

[Сидоровой козы барабанщик]

Бросить детей или схватить их и отправиться в полную неизвестность для всех троих

А зачем? Выписать ее с малолетними детьми из квартиры, где они живут, не выйдет. Работа у нее есть, образование очевидно тоже. И потом, нигде не сказано, что родители намеревались ее выгонять, не говоря уж о своих ни в чем не повинных внуках.
К "мутному Феде" она сама ушла, себя же в этом винила.

А может быть, это такой выбор меньшего зла. Вот, думает она, если бы ее тогда наказали и запретили встречаться с тем Федей, то ей удалось бы избежать многих неприятностей, и в том числе, новых многократных наказаний.

Правильно, в рассказе примерно так и рассуждает.