Рассказ 21. Предновогодняя быль.

[Secret Road]

Предновогодняя быль

Не ветер бушует над бором,

Не с гор побежали ручьи,

Мороз-воевода дозором

Обходит владенья свои.

Н.А. Некрасов



Путаясь и спотыкаясь в необычайной для того далеко не позднего часа темноте – раньше привычного срока накинутой кромешно-чёрным в белую полоску покрывалом на один из последних вечеров декабря, – по заметённому еловому бору пробирались три приземистые фигуры в тулупах и натянутых на самые лица огромных ушанках.

– Вон, свет проглядывается, – низко прохрипела одна из этих фигур, указывая рукой куда-то вперёд. – Меньше версты осталось. Поднажмём!

Передразнивая затопившую окрестные леса темноту, город сиял многими тысячами золотящихся окон и миллионами разноцветных огоньков, делавших его будто бы заключённым в огромную и до краёв залитую светом сферу, яркие переливы жизни внутри которой были совершенно ограждены ею от внешней ледяной мглы.

– Ай! Караул! – истошно визжала молодая девушка, изо всех сил отбиваясь, брыкаясь и пытаясь вырваться из железной хватки широкого и коренастого тулупа, пока другой не заткнул ей рот картофелиной. – Боже! Разбо-о...

И, словно пытаясь разметать эту неощутимую стену и навсегда занять место на щедро украшенных площадях и улицах, раз за разом угасающий год бросал в атаку свою завывающую от ярости конницу. Не было в тот час ни утомлённого дорогой странника, ни перебегающего улицу пешехода, ни мельком высунувшегося из окна домоседа, которого не настиг бы пронзительно-острый холод её пик и сабель.

– Можешь и сам туда наведаться... Если, конечно, жизнь тебе, Ванька, надоела, – с хмелем в голосе неровно тараторил облачённый в тёмно-зелёный камзол крепкий и высокий мужчина с широко раскинувшимися по щекам усами, усердно набивая табаком трубку и то и дело двигая по столу большую круглую шляпу. – Баба она такая, всякое о ней... Эге, тебя же по всей Кудыкиной собирать народ будет, коль всё это – правда!

Только за толстыми стенами и переливающимися отражениями фонариков и гирлянд стёклами городской обыватель мог искать спасения от наполнившей воздух крупной хрустальной картечи. Все благоразумные горожане спрятались в своих тёплых и светлых редутах, и только самые отчаянные смельчаки не боялись выскакивать навстречу мощных порывам ледяного, царапающего щёки и колющего глаза ветра.

– Во-первых, не бабка, а баба. А ежели будешь чудить или сбежать вздумаешь, то я тебе такое устрою!.. – медленно прохаживаясь взад-вперёд, то и дело постукивала по столу прутом, выщипнутым из приютившейся в углу кривой и на вид довольно старой метлы, статная женщина лет сорока. Её полный уверенности взгляд не сползал с сидящей возле печи – и съёжившейся под большой узорчатой шалью от страха не меньше, чем от холода – совсем молодой и ещё не до конца наполнившейся юношескими силами девушки. – А будешь меня слушать, так будешь тут сыром в масле кататься... Василиса, да не бойся ты так! Только чуть-чуть подожди – скоро увидишь здесь того, кому ты, дорогуша моя, милее жизни. Любопытно, а?

И даже под таким безжалостным натиском этот не самый большой, но немыслимо стойкий городок не терял своих красок и продолжал рассыпать тёплые лучи по всему пространству между лесом и рекой – по самому её льду и даже по крутым склонам противоположного берега.

– Мне всё равно, дед! Только дорогу к Кудыкиной скажи! – С почти неподвижным лицом гневно кричал увенчанный русой короной из скованных льдом волос парень в сторону запряжённых белой тройкой саней, на облучке коих стоял высокий пожилой мужчина с широкой белой бородой, позади которого полулежала, едва выглядывая из-под набросанных шуб, полнолицая девушка. – И я буду там, во что бы то ни стало! Буду!

Временами, когда ветер особенно громко завывал в ярко украшенных еловых ветвях, робким сердцем могло казаться, что и самим стенам не получится удержаться под слаженными ударами почти что затвердевшего вихря. Впрочем, поглощённому предпраздничной сладкой негой народу в большинстве своём было не до гремящей за окнами баталии: приготовления и хлопоты, письма и подарки, встречи и увеселения уверенно заняв людские умы, ничуть не думали оставлять их.

– Ты за старое?.. – разливисто протянул старик в тяжёлой белой шубе, из-под которой торчал красный воротник кафтана, едва войдя в дом через распахнутую дверь и окинув взглядом и сидящую за столом – замершую, приоткрыв рот, с чашкой в руке – девушку, и стоящую между столом и отодвинутым стулом женщину, и оцепеневшего парня, держащего в руке старый топор. – Девчонка-то тебе зачем?

Именно в ту минуту, когда хватка седоусого генерала вокруг города достигла пика своей силы, и крупные пули часто и гулко застучали по стёклам, в ярко освещённом и сверкающем шариками и гирляндами актовом зале одной из школ осаждённого метелью города живо забарабанили почти триста пар рук. Дед с увенчанным серебряной звездой посохом и девушка из саней, очень ярко и громоздко одетая женщина с метлой и человек в шляпе и камзоле, трое снявших шапки и распахнувшихся тулупов, растрёпанный юный паренёк и завёрнутая в шаль его ровесница, и ещё больше полудесятка людей всех возрастов в самых разных костюмах стояли в линию на невысокой сцене, обрамлённой старым тёмно-оранжевым занавесом.

– Ребята, там на улице всё равно такой кошмар сейчас, – бросив взгляд на ряд двухстворчатых деревянных окон, расположившихся вдоль одной из сторон кабинета истории и обществознания, уже не прохладно-надменно, а радушно и с нотками веселья обратилась к рассыпавшимся возле первых парт четверым ученикам бывшая баба Яга, ныне сменившая безумной расцветки сарафан на привычное для неё облачение и сбросившая ярко-зелёный платок со скромной волнистой кучи чёрных волос. – Если не торопитесь, то айда чаем вас угощу! Вы как?

– Ой, Елена Борисовна, спасибо!

– Да, я не спешу.

– У меня тоже время есть.

– Это можно...

Шипящее бурление желтоватого электрического чайника составило дуэт воющему за окнами ветру, и вскоре громкий щелчок выключателя обозначил финал промелькнувшего в помещении хлопотливого движения.

– Ну, присаживайтесь. Прошу! – пробираясь с чайником в руках по узкому проходу между рядами, нараспев произнесла учительница.

Двое молодых людей и две девушки, участники недавнего представления, неспешно расположились вокруг одной из передних парт, на которой стараниями присутствующих оказались пять чашек, коробочки и свёртки и, конечно же, пластмассовый правнук пузатого медного самовара.

– И не посидишь нормально теперь после вчерашнего... – весело усмехнулась светловолосая исполнительница роли Снегурочки, усаживаясь на массивный деревянно-металлический стул с выцветшим зелёным кругом на спинке.

– А что такое, Лиз? – удивлённо спросила Елена Борисовна под звон скользящих по чашкам ложек.

– Так... Собрание же было, – краснея ушами, Лиза заметно помялась и быстро отправила в свою чашку кубик сахара, к этому моменту уже успев пожалеть о своём шутливом замечании.

– Попало тебе вчера, что ли?

– Ну, нет. Но... То есть сказали всякое вот, поругали из-за этого... – залившись краской, Лиза поспешила на пару секунд скрыться за чашкой.

– Ну и как, до синяков отругали? – снисходительно улыбнулась учительница под изо всех сил сдерживаемый хохоток остальных ребят. – Вон, стул мой возьми – помягче будет, – горе ты луковое.

Предшествующий тому вечер – разительно другой, беспечно-спокойный и не гремящий трубами и литаврами – действительно ознаменовался для одиннадцатиклассницы Лизы Дегтярёвой напряжённым разговором с родителями, которых отнюдь не привела в восторг недавно открывшаяся перемена в подходе их дочери к учёбе.

– Может, ты просто не хочешь дальше учиться? – голос её матери был окрашен крайней степенью недовольства. – Чего тогда себя мучить, нам трепать нервы, время просто так тратить?

– Нет, хочу, – девушке в те минуты оставалось только оправдываться и тупить глаза.

– А что-то не видно твоего хотения, – громко выдохнув, мать опустилась на подоконник, вперившись в старательно избегающую её взгляда дочь. – Когда хотят учиться, то хотя бы на занятия ходят, а если и не ходят, то сами всё нужное учат.

– Простите... Я не буду больше, – выражая глубочайшее раскаяние, робко проговорила Лиза, всё больше сливаясь со своим креслом.

– Совсем в школу ходить не будешь? – ехидно скаламбурил её отец, до того не проявлявший словоохотливости и просто прохаживающийся от стены к стене. – Вполне достойное решение, а то улицы мести некому...

– Нет. Нет. Прогуливать ничего не буду. Простите, пожалуйста... – пытаясь заглушить сжигавшее её изнутри чувство стыда, девушка начала покручиваться с едва уловимой амплитудой.

– Ну, с этим ты слишком сильно, конечно. Не в прогулах дело, пойми уже, это же всё в конечном итоге именно тебе нужно... или не нужно, – отец перешёл на более серьёзный и соответствующий моменту тон, – И прощать нам тебя сейчас не за что – ты же только себе самой яму роешь. Только заранее нам сказала бы, что ты решила со школой напрочь завязать, чтоб нам на собрания не таскаться.

– Я понимаю, пап. Всё равно я...

– Да ты бы не перед нами так пугалась – а то как рак тут сидишь, – а вообще, – немного облегчая голос, снова включилась в разговор мать. – Подумала бы о будущем, о себе, что ли... А сейчас-то что, наказывать нам тебя, что ли? Так зачем, если это мимо тебя пройдёт всё равно? Ты для себя, главное, реши: хочешь ты чего-то от будущего, не хочешь... А насильно мы тебя куда-то загонять не станем. Ладно, всё уже тебе сказали...

На исходе утра следующего за тем дня, когда с самых высоких крыш уже можно было видеть шагающие под рассыпающимися гроздьями белых лилий знамёнами иссиня-чёрные полчища седого генерала, комната Лизы превратилась в настоящую сцену театра одного актёра – являвшегося для себя также и единственным зрителем, – на которой играла свою роль сама давняя жительница этого помещения, облачённая в белое и окаймлённое ярко-голубыми полосами просторное платье, надетое поверх белой, местами бледнеющей цветным узором, пижамы.

– Нет, нельзя так, никак! – с досадой сказала она, резко оборвав реплику своей героини. – Не могу. Не даётся так!

Вчерашние события не давали ей покоя и забивали всю её голову беспокойными мыслями. Именно их тяжесть заставила Лизу провести остаток вчерашнего вечера, просто сидя на кровати и бессмысленно смотря в темнеющее окно, и именно они снова принялись одолевать её.

«Ладно, извинюсь нормально хотя бы», – подумала девушка в тот момент, когда она уже поворачивала дверную ручку.

– Простите меня, пожалуйста, – сделав несколько шагов внутрь комнаты, отчеканила Лиза.

– Ты про вчерашнее?.. – отвлекшись от просмотра фильма, не сразу сориентировалась в происходящем мать. – Так мы же и не в обиде...

– Я всё поняла, мам, – теперь уже отходящей от прежнего эмоционального толчка дочери пришлось подбирать нужные слова. – Я просто всё это делала... не так, как мне самой надо.

– Ох, Лиза... Присядь, – сдержанным движением женщина указала на одно из кресел. – Я рада, что до тебя это всё-таки дошло.

– Да, надеюсь, что это действительно так, – добавил отец, наконец найдя на диване пульт от телевизора и отключив звук.

– Это правда, я не притворяюсь.

– Что ж, раз ты сама вернулась к этой теме... И правда понимаешь, что твои поступки в последнее время были и для тебя самой довольно безрадостными, – положив ногу на ногу и довернувшись в сторону дочери, мать Лизы начала развёртывать свою мысль, – то всё-таки твоё – надеюсь, теперь уже прежнее – поведение должно иметь определённые последствия, которые отстранили бы от тебя возможность повторения этой истории. До экзаменов осталось всего ничего, и если ты будешь в таком духе продолжать, то... Думаю, ты всё понимаешь и такого исхода совсем не хочешь, так ведь?

– Да, я понимаю. Я бы тогда...

– Это будет для тебя тяжело, но в этом случае нам с папой придётся вернуться к нашему первоначальному решению насчёт вчерашнего, чтобы сейчас точно закончить со всем этим, – продолжила она свою речь, обратив вопросительный взгляд на мужа.

– Да, Лиза. Мы думаем, что тебя нужно наказать... А именно выпороть, – отец Лизы прочитал вписанный между словами посыл супруги.

– Но ведь... Пап! – голос девушки тут же задрожал от сильного и внезапного испуга, а её умоляющий взгляд забегал между родителями. – Мама! Я же поняла!..

– Это очень хорошо, что ты поняла, – она была в этот момент совершенно непреклонна в словах, хотя те мольбы, интонации и судорожно-боязливые движения Лизы и правда разжалобили её сердце, – но так надо, Лиз. Давай иди к себе.

Она почти выбежала из комнаты, гонимая страхом и всплывшими из глубин памяти картинами последнего в её жизни и единственного отчётливо запомнившегося случая такого наказания – когда ей было около тринадцати. Те воспоминания, лежавшие до недавнего момента забытыми и покрывшимися пылью фотокарточками, теперь вставали перед лизиными глазами кадрами фильма ужасов. Точнее, ей очень хотелось, чтобы всё это оказалось им или ночным кошмаром – но ни закончить съёмку, ни проснуться никак не получалось. «Сейчас опять?! Может, просто хотят припугнуть или вообще так шутят, а я не поняла? – между обрывками памяти то и дело хаотично сновали мысли и догадки. – Плохо дело, если как тогда... Но я же совсем взрослая, да и поднабрала с тех пор – будет легче?.. Но вот бы обошлось без всего этого, как же хочется!»

– Ну, чего застыла? Штаны спускай и ложись, – эти слова вернули Лизу в реальность и заставили обнаружить прямо перед собой мать и держащего сложенный пополам ремень отца.

– Пожалуйста... Я поняла и не буду так больше... – вновь продолжая просить родителей изменить их решение, но не находя в себе сил, чтобы противиться их воле, она трясущимися руками оттянула на бёдра заднюю сторону своей одежды.

– Лиза, вот сюда ляг, на край.

– Да... Сейчас.

«Это тоже какой-то спектакль? Нет, это не может быть по-настоящему», – даже лёжа на своей кровати с поднятым подолом, она не могла до конца вернуть себе чувство реальности происходящего и по-прежнему искала хоть какую-нибудь соломинку, способную вытянуть её из этого нелепого сюжета.

Но, к ужасу этой девушки, и придавившая вышитую на спине платья большую синюю снежинку отцовская рука, и ощущаемая кожей прохлада ещё совсем спокойно лёгшего на неё ремня, были слишком правдоподобны, чтобы оказаться иллюзией или галлюцинацией.

– Постарайся не дёргаться слишком, – тихо и сухо сказал ей отец за миг до того, как её корпус ещё сильнее оказался вдавлен в матрас, а ягодицы перестали улавливать прежний холод и тут же вспыхнули зашкаливающим – и умноженным на пугающе громкий хлопок – импульсом боли.

Ещё не стихла промчавшаяся по ногам волна и не до конца вырвался из груди короткий бессловесный вскрик, как надежда на то, что почти пять прошедших лет и изрядное количество прибавившихся к третьему числу сантиметров способны сделать порку безболезненной, совершенно развалилась.

Одиночные же импульсы с каждым взмахом ремня неумолимо складывались в частокол, а частокол перерастал в сплошную и непроглядную стену.

– Хватит! Пожалуйста! – уже через несколько секунд в голос вопила Лиза, извиваясь, беспорядочно колотя ногами и с неистовой силой сжимая обеими руками угол покрывала.

– Терпи давай, – отрезала мать с холодностью, небрежно наброшенной на всё нарастающее чувство жалости.

Но несмотря на отчаянное стремление просто переждать наказание, с болью девушке совладать не удалось, и, когда после очередного удара она стала просто нестерпимой, лизина рука сама собой бросилась на защиту стремительно окрашивающегося в пламенный цвет места, но вмиг оказалась пригвождённой всё к той же снежинке.

– Оль, левую ей придержи!

Те короткие минуты надрывных стенаний всем троим казались вечностью на самом дне преисподней. Наконец, рука с ремнём остановилась под характерный вздох, коим обычно подводят черту под тяжёлым и порядком надоевшим делом.

– Всё-всё, успокойся, – рука, которая ещё считанные мгновения назад крепко удерживала Лизу между издевательски мягкой кроватью и той пылающей стеной, теперь, спешно опрокинув подол на прежнее место, мягко похлопала её по плечу.

Не до конца понимая, кончился ли этот кошмар, она только протяжно выла, прижавшись к насквозь сырой подушке.

– Ты всё равно умница, – мать поцеловала дочь в красную и мокрую от слёз и пота щёку и вышла из комнаты вслед за супругом.

Но, как и всякое – даже самое холодное и промозглое – ненастье непременно сменяется на лёгкую солнечную негу, так и горьким рыданиям нашей Снегурочки пришёл закономерный конец. «Всё позади. Кончилось! Как теперь они ко мне отнесутся?.. Дальше что?» – проматывала она в голове, поправляя на себе одежду и вытирая платком заболоченное лицо.

– Ты как? – спустя четверть часа в комнату тихо вошла её мать.

– Ничего, мам... Вы злитесь теперь на меня? – уже совсем спокойным и чистым от всхлипов голосом отвечала девушка.

– Это не со злости, Лиз, и никакого негатива от нас не будет. Поверь, нам от этой твоей бесштанной команды сейчас было не легче, чем тебе. Поэтому, пожалуйста, до такого не доводи впредь. Хорошо? – она протянула руку сидящей рядом дочери.

– Да... Я поняла, – Лиза несильно, но искренне улыбнулась, наспех пожимая матери руку.

– О выступлении не забудь, время к двенадцати уже. Платье давай поглажу...

До самого конца этого наскоро собранного чаепития Лиза просидела с розовым лицом, живо щебеча обо всём подряд в надежде замять ту неосторожно раскрытую деталь и по своему обыкновению покручиваясь на любезно предоставленном Еленой Борисовной стуле.

– Лиза! Подожди секундочку, пожалуйста, – воскликнула уже вовсю собирающаяся учительница вслед тянущейся прочь из кабинета компании.

На вытащенном из-под мутного стекла небольшом листочке она старательно вывела внушительный ряд размашистых букв и протянула эту записку своей ученице.

– Вот, это от ушибов – если тебя ещё когда-нибудь так ругать будут, – мягко усмехнулась Елена Борисовна, – но если и дальше это продолжится, то я тебе сама добавлю, поверь...

Положив бумажку в карман, Лиза быстро зашагала навстречу генералу в серебряных эполетах, чей последний декабрьский полк – в сверкающих всеми праздничными фонарями кирасах – уже не галопировал по мостовой с оголёнными саблями, а чинно приветствовал его извечного визави, сидящего в простых санях, запряжённых мирной тройкой.

[Mädchen]

Совсем запуталась, кто, где и зачем.
Но Лизу выпороли, это радует. А ещё, что так вот спалилась перед одноклассниками и учительницей, что ей было стыдно)))

[Secret Road]

Но Лизу выпороли, это радует. А ещё, что так вот спалилась перед одноклассниками и учительницей, что ей было стыдно)))

А мне эту Лизу жалко. Она же раскаялась без всяких угроз в свою сторону, а ее в результате все равно наказали – и отнюдь не из принципа "лишь бы галочку поставить", а по всей строгости и даже сверх того.

[CityOfStripes]

Завораживающе.

[Принцесса]

Очень-очень хороший рассказ. Эпиграф-то какой! А? И к этому эпиграфу же и вступление и заключительная часть же!! Мороз-воевода же!!! Ой-ёй!! Генерал...
Завораживающе - правильное слово.
Порка - правильная была.. К месту.
И учительница - супер!!! Добавить хочет! Молодец!

Мне очень понравилось, спасибо!

[CityOfStripes]

Очень высокое литературное качество текста. Прогнал через парочку программ анализа - таких цифр давно не видел.
Ну и приятный сюжет, без чернухи.

[Принцесса]

Очень высокое литературное качество текста. Прогнал через парочку программ анализа - таких цифр давно не видел.
Ну и приятный сюжет, без чернухи.

Ничего себе! Такое бывает? Программы анализа текстов? Циферки выходят? А какие там циферки? В смысле, что подсчитывают? Я в обалдении!!! А я-то всё сама же читаю!! И сама думаю, какой текст!!!
ОООООООО!!!!!!!       

[Secret Road]

И учительница - супер!!! Добавить хочет! Молодец!

И чаем напоила, и печеньками накормила, и стул помягче дала, и от ушибов какое-то чудо-юдо посоветовала... И выпороть пригрозила. Добрейшей души человек эта Елена Борисовна!

Очень высокое литературное качество текста. Прогнал через парочку программ анализа - таких цифр давно не видел.
Ну и приятный сюжет, без чернухи.

Антиплагиат? Как все основательно и профессионально у нас обставлено!

[CityOfStripes]

Самый простейший анализ это паронимика, то есть соблюдение территории слова. Плохотексты звучат так - Карлу назначили 20 ударов розгой в наказание. Розга больно ударила в первый раз. После первого удара Карл не вытерпел и закричал от боли. Крики повторялись потому что эту боль от розги было невозможно терпеть. Это было настоящее наказание розгами!

Цифры анализа показывают среднее количество уродливых близко расположенных пар на одно написанное автором слово (сколько то там сотых). Это характеризует богатство словарного запаса и знание синонимов.

Уровень данного рассказа очень удивил - это или результат редактуры, или долгая шлифовка, или просто талант.

[Ж.Г.]

Цифры анализа показывают среднее количество уродливых близко расположенных пар на одно написанное автором слово (сколько то там сотых). Это характеризует богатство словарного запаса и знание синонимов.

Уровень данного рассказа очень удивил - это или результат редактуры, или долгая шлифовка, или просто талант.

Ох, не люблю я таких машинных анализов: вся моя природа против такого протестует.

Плохотексты звучат так - Карлу назначили 20 ударов розгой в наказание. Розга больно ударила в первый раз. После первого удара Карл не вытерпел и закричал от боли. Крики повторялись потому что эту боль от розги было невозможно терпеть. Это было настоящее наказание розгами!

Это, конечно, действительно "плохотекст" на уровне младшеклассника-троечника, но дело, как я думаю, не столько в "территории слов", сколько в почти полном отсутствии прилагательных и упрощённом построении фраз. Прилагательные это эмоции!

[Эмилия]

Это, конечно, действительно "плохотекст" на уровне младшеклассника-троечника, но дело, как я думаю, не столько в "территории слов", сколько в почти полном отсутствии прилагательных и упрощённом построении фраз. Прилагательные это эмоции!

Кстати да. Кое-где в классической литературе очень много тех самых речевых повторов, за которые в школе голову снимают. Но текст от них не проигрывает. Конечно, это фактор, но далеко не единственный, и, пожалуй, даже не основной

[Alexa]

...можно с трудом продираться сквозь дебри слов в хорошо(отлично) написанном рассказе.
И так же можно уловить интересную суть литературно неотшлифованного рассказа, ярко увидеть картинку и размышлять о ней ни один день.

Я не отношусь к литературным критикам, мне важен сам замес рассказа. И я ценю краткость и яркость.

[Secret Road]

Кстати да. Кое-где в классической литературе очень много тех самых речевых повторов, за которые в школе голову снимают. Но текст от них не проигрывает. Конечно, это фактор, но далеко не единственный, и, пожалуй, даже не основной

Как нам говорили в школе: "Когда будете, как Маяковский, тогда нарушайте правила, сколько захотите". Наверное, правильнее звучало бы: "Когда сможете написать лучше, чем предписано правилами, тогда нарушайте их". Вот, здесь в 10-м рассказе даже смайлик вставлен – преступление же по традиционным меркам! Но, по-моему, он смотрится там очень мило и уместно. А если это хорошо, то и правила могут подождать.

...можно с трудом продираться сквозь дебри слов в хорошо(отлично) написанном рассказе.
И так же можно уловить интересную суть литературно неотшлифованного рассказа, ярко увидеть картинку и размышлять о ней ни один день.

Я не отношусь к литературным критикам, мне важен сам замес рассказа. И я ценю краткость и яркость.

А я вообще думаю, что умение "упаковать" как можно больше мыслей и эмоций в небольшой текст, чтобы они четко угадывались и не теряли своей силы при этом – это вершина вершин.
Автора номер 6 вообще, вон, выпороть предлагают... Но ведь получилось же у него создать картинку перед глазами! Причем такую, которую захочет видеть конкретный читатель. В общем, правы были древние спартанцы.

[CityOfStripes]

Излишня вышлифовка текста от повторов вредна, никто не спорит, и не стоит доводить текст до стерильности. Рассказ про Доброго фея, например, ужасен по паронимике, но все же читается приятно. Тем не менее, взять и сходу написать текст так, чтобы он и математически был идеален и читался со вкусом, не стерильно - это уровень.

По прилагательным, и да и нет ). Прилагательные предписывают авторское видение, убивая простор для фантазии каждого индивидуального читателя. Создают прокрустово ложе. Кто попал - понравилось, кто не влез - нет. Чем меньше лишних прилагательных, тем более читатель будет создавать свое видение и образы при прочтении.

Категорически соглашусь с мнением "сначала научитесь отлично писать по правилам, а уже потом можете экспериментировать". Не наоборот ).

[Mädchen]

Излишня вышлифовка текста от повторов вредна, никто не спорит, и не стоит доводить текст до стерильности.

Слушайте, а давайте о рассказе, а не о том, что там машины делают или как лучше писать)))