Рассказ 4. Купите вечернюю.

[Сидоровой козы барабанщик]

Рассказ написан в соавторстве Сидоровой козы барабанщик и Hirsent
***
КУПИТЕ  ВЕЧЕРНЮЮ!

"Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!
Италия! Германия! Австрия!"
И на площадь, мрачно очерченную чернью,
багровой крови пролилась струя.»

В.В. Маяковский. Война объявлена


14 февраля 1929 года Джессика в своем лучшем, заранее подобранном платье, сидела в одном из самых шикарных заведений Чикаго за столиком и ждала праздничного свидания. Ну чего он там застрял! Нельзя же девушку вот так мариновать, на меня заглядываются, это уже свинство.
Понятно, конечно. Опять эти гангстерские дела. Все стОящие парни теперь на этом помешаны. В прошлом веке – мать рассказывала – рвались в ганфайтеры или виджилантс, все бы им лезть в перестрелки на индейской территории или линчевать таких же, как они сами.
Ну а теперь рвутся или в бутлегеры (ох уж этот Сухой закон, даже девушкам выпить по чуть-чуть, и то проблема, а то мало без того проблем у девушки!), или в игорный бизнес, или там в сутеры (тоже мне, занятие для мужчины). И во всех случаях чуть что пиф-паф. Идиотские мальчишеские игры, а нам слезы, выхаживай его потом подстреленного... Вот как бы им мозги на место поставить?
Своему уж сколько раз пыталась. А с другой стороны, и сами они все понимают: каждый хочет сорвать куш и отойти от дел, открыть лавочку, на втором этаже спальня с детишками, все такое. Они только с виду сила есть – ума не надо. А на самом деле хотят того же, что и все. Вот и мой такой же: изображает гаучо, а по глазам все видно – и надоело, да и страшновато. Сегодня ему шеф, Багси Моран, новый главарь нордсайдских парней, велел быть на каком-то очередном сходняке в гараже на Кларк-стрит.
Тут Джессика скорчила гримасу. Опять он с этими... братья Гузенберги, «Горилла» Вейншанк, ну хоть воротнички могли бы менять почаще! Еще и бравируют вот этой своей неумытостью, «гориллы» уличные...
Ну какой же дурак им наврал, будто девушкам их дебильное дуболомство может нравиться! Видно за версту, что нарочно притворяются мужланами, впечатлить хотят. До чего же глупо и пошлятина, а ведь если их отмыть и разгладить, неплохие парни были бы... Насмотрелись стрельбы в киношках. Ой, дураки! Глупее Лучии – подавальщицы в итальянской забегаловке. Та, хотя язык с милю длиной, ложку мимо рта не пронесет и попусту на рожон не лезет.
Вот честно: девушке в аду спокойнее живется, чем с парнем, который вечно попадает в истории, да еще и отшучивается: "Кто празднику рад, тот с вечера пьян". Шуточки все ему... пока хвост не прижали по-настоящему. Как другим. Один он, что ли, такой в городе? Куда отвязанней видали, на похоронах особенно. Позёр. Мы, девушки, и то так не кривляемся, как подвыпивший парень, сущий заяц во хмелю. Молодец среди овец...

Сегодня, кстати, Джессика проходила по этой самой Кларк-стрит, бегло глянула и на те гаражи, где он сейчас что-то там поддакивает своему шефу Багси Морану. Девушек впечатлять горазд, а там хвост поджимает, сама сколько раз видела. Ради каких-то очередных гангстерских пакостей опоздать на свидание с девушкой, и в какой день! В День святого Валентина, когда, если любишь, вообще других дел быть не должно.
У них там типа терки с главным врагом Аль Капоне, который держит южную половину криминального Чикаго, да не слушала про это, не до того было: у девушек свои проблемы бывают, поважнее. Только бросила ему опять, в который раз уже: «Когда за ум возьмешься?» А он, дурак, не понял, усмехнулся, этакого корсара из Берегового братства изображать начал. Все они, балбесы, воображают, будто девушкам это интересно, аж дух захватывает, как же. Прям всю жизнь мечтаем выскочить за висельника, ха. Романтика... смешно сказать!
Какая романтика, когда счет из прачечной оплатить нечем.

Тем временем, смех смехом, а за окном темнело. Ну что он там застрял?

Неприятные мысли полезли в голову. Да нет, не про то, что новое мыло дустом воняет, хотя и это тоже. Ладно, он все равно через свой табачище ничего не разберет. Ерунда, сейчас про другое кольнуло. Тогда, проходя мимо гаражей, видела, что копы выводят оттуда каких-то двоих. Но ведь его среди них не было, черт бы с ними. Стоп. А он-то куда делся? Он-то где тогда?

За окном стемнело. Ах да, февраль. Темнеет рано. А что за вопли-то? Орать так зачем? Уж не повторяется ли Чикагский пожар 1871 года, о котором еще бабка рассказывала? Вот не хватало, и в такой день, при свидании в День святого Валентина, которого год ждала!!
Заглянула в окно, посмотрела на белую февральскую порошу, полуснег-полудождь, не так холодно, как склизко, будто студень, вдруг сама похолодела. Улица надрывалась пронзительными криками ломающихся голосов подростков-газетчиков, горластыми с морозцу: «Покупайте газеты! Покупайте вечерние! Бойня в День святого Валентина! Берите вечернюю!» - обыватели с ошарашенными, бледными лицами, брали по три, пять, десять экземпляров... Хотелось раздать родственникам, знакомым, сослуживцам.
Джессика вздрогнула. А холод улицы уже вломился в заведение – вместе с пургой, снегом, ледяным ветром, злом. Юный газетчик с красным от ветра лицом орал при входе, шел, надвигался, неумолимо, как шагает время. Тряс газетой, будто знаменем, сипло кукарекая главную новость.
Кто не знал криминальных хозяев города, бессовестных гангстеров – Аль Капоне и Багси Морана? И вот они перестрелялись между собой... Да если бы между собой, как бы не так! Оба целехоньки, морда в шоколаде. Стрелялись, как всегда, за них парни. А бессильные слезы достались девушкам. Банда Аль Капоне, переодевшись в полицейских, на угнанном полицейском автомобиле, - выставила к стенке и расстреляла семерых ближайших сподвижников Багси Морана в одном из складов, замаскированных под гараж.
Случайность – опоздание самого Багси на встречу – помешала расправе над ним, но его ближайшие сподвижники, включая его правую руку Кларка, братьев Гузенбергов, «Гориллу» Вейншанка и других – все уснули вечным сном.
Организатором бойни, по застенчиво-трусливым экивокам газетчиков, выходил ближайший помощник Аль Капоне Мак Гёрн по кличке «Джек Пулемет», а ему, отставному боксеру, козлу женатому, обеспечила алиби его подруга, блондинка-стройняша Лаура, получившая за это журналистское прозвище «Белокурое алиби».
А он? Может быть, его там не было?.. – и наглая, оскаленная пасть подростка газетчика уже торчала перед ее столиком, будто издевалась: может быть... Крупным планом фото с места происшествия. Вот и он. Крупные слезы одна за другой падали в чашку кофе.

Больше ничего не будет. Нет его, не будет нас. Ничего не случится – ни свадьбы, ни даже сегодняшнего свидания в День святого Валентина. Впереди одно сплошное ничто. Это у «Белокурого алиби» будет все. Ей все, мне ничего.

Ну ладно. «Томми», в смысле британцы, там, за океаном, говорят: «Одеться для убийства». Да уж, умеют и сказать, и жить красиво. Окей, как скажете. Оденемся для убийства.
Брючные костюмы для девушек только еще начали входить в моду, непривычно на себя натягивать (слава Богу, мать не видит!), но парней убили подло, подло! Газетчики все раскопали, да и слова-то какие подобрали: «Бойня в День святого Валентина». Те козлы приехали к гаражу на угнанном полицейском автомобиле. Двое вырядились в копов, двое в штатском. Выстроили ребят вдоль стены, обезоружили. И тогда «штатские» вытащили автоматы Томпсона из-под своих пальто и расстреляли ребят, расстреляли! А потом из гаража переодетые копы вывели одетых в штатское. Так это же я их видела! А он в это время корчился на холодном полу в горячей крови, своей и ребят...
Свиньи! Он говорил мне: работать под видом копов – это «разгонщики», таких никто не уважает, даже в тюрьмах с них жестко спрашивают. Я тогда не очень-то слушала, у парней все игры дурацкие и правила тоже, но что-то было про это... И что, я ждать буду? Попадут ли они еще в тюрьму... Ладно, черт с ними. Это их дела, их разборки. В газетах писали про «Белокурое алиби». Знаю я эту суку. Ну что ж, сегодня будет тебе алиби.
Еще раз посмотрела на себя в зеркало. Черный брючный костюм, будто и впрямь в полицию поступила. Поправила широкий кожаный шерифский ремень. Хорошо. Очень хорошо.

Джессика распахнула дверь заведения «Веселая устрица», прошагала к барной стойке. Светлокудрая Лаура, едва взглянув на давнюю соперницу, распахнула ресницы, уронила поднос, губы опустились коромыслом. На бледном лице читался ужас. По моде "ревущих двадцатых, века джаза", она была, как Бетти Буп (ей последнее время все девушки немножко подражали), одета в короткое, на пару ладоней выше колен, бесстыжее платье, в каком лет пять назад и в приличное заведение бы не пустили, с игривым белым фартучком, модница чертова. Ее  коленки задрожали. За барной стойкой трясущиеся коленки было не видно, но Джессика, воительница с метающими молнии холодными глазами, это исправила: больно схватила «белокурую бестию» за ухо, вытащила из-за стойки,  с размаху влепила звонкую пощечину: «Что, сука, рада?! Парней убили, а ты рада?» - вторая пощечина, еще хлеще, разукрасила другую щеку. «Что вы, мэм, меня там даже не было!» - пропищала Лаура, продолжая дрожать открытыми коленками – «Еще подлее!» - рявкнула Джессика, тоже дрожащая, но не от страха, а от гнева, сочная, налившаяся злостью, брюнетка, - и потащила Лауру, снова схватив за ухо, в подсобную кладовую. Светленькая смотрела и моргала так жалобно, что разжалобила бы самого жестокого гангстера в городе, но не Джессику.
«Знаешь ли ты, шлюха, - звенела голосом Джессика, - что такое любовь? Настоящая любовь, а не твое «белокурое алиби» за пригорошню монет?» - почти каждое слово Джессика сопровождала звонкой, хлесткой оплеухой, отчего щеки Лауры наливались краской.
«Не знаешь», - подвела итог Джессика. «Окей. Сейчас ты все поймешь» - снова пребольно схватив за ухо, она вытащила соперницу в общий зал, где из-под шляп дымились трубки и сигары. «Леди и джентльмены! - пронзительно, будто объявляя результаты скачек, выкрикнула Джессика, - перед вами то самое Белокурое алиби, которое стоит за смертью наших парней, трусиха и подлая гадина, которая сейчас будет за это наказана!»
Шляпы заинтересованно приподнялись, сигары задымили гуще.
«Стаскивай платье, паскуда! – пронзительно звенел над притихшим залом голос валькирии, - и чулки тоже!» - «Ддада, - блеяла и тряслась белокурая овца, - сейчас-сейчас»: чулочные подвязки вываливались из трясущихся пальцев. Наконец голые ноги засветились и молочно затрепетали перед залом, затянутым сигарным дымом, надвинутыми на самый нос шляпами, нехорошим молчаливым вниманием публики.
«Ну, - распорядилась Джессика, - становись, дура, и повернись-ка рожей к прилавку, а к нам задом!» Перепуганная Лаура послушно встала лицом к барной стойке, оперлась руками, расставила, словно циркачка перед выступлением, на ширину плеч стройные голые ноги. Они выглядели трогательно-беззащитно: чулок на них уже не было, по бледным голым бедрам пробежали мурашки стыда и страха. Подол короткого платья был бесцеремонно задран властной рукою Джессики. Взгляд воительницы стал тяжелым. Вздохнула, набрала побольше воздуха в грудь. Сейчас, гадина, сейчас. Я те покажу стыд и страх. Это там, в гараже, действительно, страх и ужас, кровь и смерть, а тут перед нами просто очень нехорошая девочка. Ох, мы ее приласкаем.

«Ну!» - снова выкрикнула взъярившаяся фурия с багровым, страшным лицом. Лаура догадалась, потому что у страха глаза велики и подсказок не требуется, спустила шелковые трусики до колен. Джессика, не спуская с нее глаз, вытащила из брюк широченный шерифский ремень – выползая, он зловеще шипел, как змея... Тишину пронзил хлесткий, с размаха, звук удара по голой заднице Лауры.
Голые ноги наказуемой задрожали. «Ты чего трясешь ляжками, шлюха белобрысая? – удивилась Джессика, - мы же еще только начали!» - и принялась стегать ремнем так, будто выбивала свою горечь. Хотя, конечно, тупым пьяным скотам в зале казалось, будто она выбивает пыль из ковра или что-то вроде того. А, ну их... к шутам... Ее глаза наполнились слезами, - она вспоминала ребят, которых уже не вернуть. Она выплескивала с каждым ударом любовь и скорбь, выхлестывая свои страсти по противной дрожащей белой голой заднице. Любовь, которую невозможно вернуть... и которая всегда будет с нею, пока она жива. «Получай, тупая фря! – визжала Джессика с очередным ударом, - получай, проклятая сука!» И с каждым ударом ремня вспоминала она, что у чертовой Лауры любимый жив и вскоре Лаура будет засыпать в его объятьях, а у нее, Джессики, от прошлого один пепел.
Мир медленно заволакивало слезами. Все вокруг горело пламенем любви и ненависти. «На, подлюка! На! На!» - отчаянно выкрикивала Джессика, полосуя ненавистный голый зад Лауры. Мужчины одобрительно молчали: даже игра на бильярде прекратилась. Да что они, скоты, понимают... Стоп. Стоп. Стоп. «А ведь это мысль, - сказала себе Джессика, - да, мысль». Она резко обернулась. Заплаканное лицо полыхало гневным взором вакханки, и даже самые тупые и глумливые скоты из наблюдающих в зале содрогнулись. «Девушки в зале есть? Ко мне бегом!» - несколько девушек-подавальщиц, потерявшихся от страха, испуганно метнулись к разгневанной брюнетке, похожей на богиню раздора Эринию.
Джессике захотелось только одного: умереть. Расплыться вместе с любимым в реке любви, в море горести, в океане скорби. Она не желала щадить осколки своей разбитой жизни, а тем более распластанное перед нею с голым исхлестанным задом Белокурое алиби.
Не помня себя от гнева и отчаяния, Джессика схватила кувшин с какими-то растениями, принялась обрывать лепестки и веточки, прутья раздавала замершим перед нею девушкам: «Взяла! Взяла! Взяла!». Когда все девушки оказались вооружены прутьями, страшно взвыла безутешная Джессика: «Порите ее! Секите дуру! Спустить с нее шкуру!» - она закатила глаза под потолок и казалось, что ее истошный вопль звенит с небес. Увидев, что все стоят неподвижно, будто окаменев и превратившись в статуи, она стала устремлять глаза в глаза поочередно каждой и взвыла, как раненая волчица над телом волка: «Порооооооть!» Девушки, встав полукругом вокруг Лауры, принялись поочередно стегать, взмахивая тяжелыми мокрыми прутами, брызгая во все стороны каплями и ошметками прутьев. Голая задница наказуемой покрывалась полосами, разбухла, ее воплей никто не слышал – все слушали только непрерывный вой валькирии – о погибшей любви, о смерти, об одиночестве и одно истошное «Драаать сукуууу!».
Ближе к утру голые ляжки Лауры перестали дергаться. Одна из девушек, очнувшись от исступления, сказала другим, что Лаура в обмороке. Бестрепетное тело, повисшее тушей на барной стойке, перестали сечь. Кровь от иссеченного зада сползала по голым ногам противными, как насекомые, мазками, оставляя подсыхающие змеиные следы. За окном светало. Трубки и сигары погасли, подолы шляп опустились: пьянчуг сморило. Над залом медленно поднимались к потолку дым от потухших сигар, храп, запах недопитого виски, вонь из прокуренных пастей. Бледное лицо Джессики с остекленевшими глазами и высохшими слезами походило на могильный памятник, реквием по любви.

Она чеканными шагами прошла к барной стойке. Налила пива с пеной, полную кружку, так что перетекало через края. Зло плеснула в лицо Белокурой алиби: «Очнулась?» Та подняла овечьи глаза, перепуганные, потерянные. Угодливо кивнула.
«Тогда продолжим» - зло усмехнулась Джессика. «Эй вы, уроды! – окликнула она задремавших пьяниц, - вы еще ничего не видели!» Те стали приподнимать от столешниц пропитые рожи, потрепанные шляпы, растерянно заморгали.
Девушки-подавальщицы по-прежнему стояли вокруг Лауры, испуганно поглядывая друг на друга. «Трусы и чулки не надевай, - распорядилась вакханка, прожигая наказуемую гневными глазами, - встань перед всеми на колени». С бильярдным стуком Белокурое алиби шлепнулось беззащитно-голыми коленками об пол.
«Вот так, - донеслось через кривую ухмылку откуда-то из выгоревших душевных глубин Джессики, - а теперь, милая, проси прощения. Перед всеми».
Лаура, дрожа от стыда, холода, перенесенной жестокой порки, растерянно кивнула.
«Да не мордой тряси, овца! – рявкнула Джессика, - проси пощады!»
Потерявшая голову от страха Лаура опять молча склонила лицо в пол. Ее бледные голые бедра вздрагивали.

Все девушки вжали головы в плечи, уставились под ноги, ожидая бури и ярости. Но вопреки ожиданиям, Джессика заговорила очень тихо, чуть не шепотом, пришептывая и подмурлыкивая: «Очччень хорошшо, очень хорррошо» (vvvery good, verrry good).
«Что, дуры, уставились?! – внезапно рявкнула гарпия, - кто из вас хочет на ее место?»
Помертвев от страха, девушки растерянно, с белесыми коровьими глазами, мотали головами так, что Джессике внезапно даже смешно стало.
«А раз так, хлещите ее по щекам! Крепко, с размаху, ну! Вот так!» - подала пример, размахнувшись, влепила от всей души Лауре так, что у той голова в сторону метнулась, как у боксера на ринге. Девушки нерешительно, одна за другой, стали шлепать Лауру ладошками по щекам. У той хлынули слезы градом. Но чем звонче становились пощечины, чем громче их эхо взлетало к потолку, чем краснее становились щеки Лауры, чем заметнее становились ее всхлипы, тем больше разбирало девушек – вот они уже стали размахиваться, вот уже каждая старалась ударить сильнее и звонче других, вот уже их лица стала перекашивать злобная гримаса, они хлестали и хлестали по обеим щекам зареванное лицо Лауры, и им хотелось еще, еще, еще, и покрепче, и погорячее!
Девушки потчевали Лауру пощечинами с пылу – с жару, как горячими пирожками, очень долго. Очухавшиеся от бессонной ночи пьянчуги смотрели мутными спьяну и со сна глазами тупо, но жадновато, как невыспавшиеся быки на телку. Бредовую ситуацию перевернула, как обычно, Джессика.
«Хватит, - мощный голос - уже чуть сорванный, с хрипотцой, - прервал звон пощечин и всхлипы наказуемой, как удар бича, - ползи в угол носом, тварь, - она носком сапога ткнула в исполосованный голый зад наказанной, не отказав себе в удовольствии вытереть мокрую от пивной лужи на полу сапожную подошву о нежно вздрагивающую бледнокожую задницу, от чего упомянутую часть тела пересек грязный след, - и стой там на коленях, перед всеми!»

Обезумевшая Лаура послушно поползла голыми розовыми коленками по полу, заплеванному, залитому пивом, с табачными крошками, держа обеими руками задранным сзади до пояса подол платья - опустить его без разрешения Джессики она не посмела - трусы наказанной сползли к пяткам, у щиколоток связывали ноги, так что она семенила вперед очень мелкими шажками. При виде этого зрелища девушки невольно заулыбались. В зале повисла торжественная тишина ожидания. Наконец, позорное шествие по полу завершилось. Лаура пристроилась зареванным лицом в угол, уткнулась носом, выпрямилась и так замерла. "Вот так и стой!" - сердито бросила ей Джессика. Все смотрели на дрожащие голые бедра, исполосованную окровавленную, стеганую, как одеяло, задницу. Смотрели жадно, как на ростбиф. Жрали испитыми глазами, сипло втягивали воздух прокуренными ноздрями. Таращился из-под низко опущенных век даже узкоглазый седой индеец в дальнем углу, единственный из всех сохранявший невозмутимость.
Наказанная сгорала на адской сковороде стыда, публичности, позора, всей кожей чувствуя горючий жар унижения и наказания.
Одна лишь Джессика смотрела в окно, в сизый зимний рассвет. Ее любовь умерла. Навсегда. День святого Валентина просиял и ушел в вечную пустоту.
Он никогда больше ее не обнимет. Не поцелует. Не улыбнется ей.
С перекошенным лицом, сама себя не помня, Джессика разбежалась и, как игрок в соккер, с размаху влепила стоящему на коленях в углу Белокурому алиби по мелко вздрагивающему голому высеченному заду сапогом, грязной подошвой по бледной заднице – бац! – и опустилась тьма. Мир заволокло слезами.
Ничего вокруг себя не замечая, она бросилась, как одинокая медведица, сквозь какие-то загородки-перегородки, распахивая, расталкивая, ломая, словно корабль под раскинутыми парусами боли, подгоняемая воющим штормом утраты, на волю, где ветер, дождь, слезы, где все рыдало вместе с нею и все текло, сочилось беспрерывно, где небеса содрогались и рыдали над ее горем.
Оказавшись одна в целом мире, будто Ной посреди всемирного потопа, Джессика рухнула, как подкошенная, и лежала недвижимая, устремив остекленевший взгляд заплаканных бесцветных глаз в плачущие небеса и только ее едва заметно вздымавшаяся под ледяным февральским дождем грудь давала понять, что она еще жива.


P.S. Подробности «Бойни в день святого Валентина» стали известны чикагской полиции лишь через несколько лет. К тому времени все четверо исполнителей погибли в перестрелках с полицией и конкурентами, остался жив только их шофер, который сел на пожизненное и умер в тюрьме, никого не назвав. Доказать причастность «Джека Пулемета» к этому делу так и не удалось. Разорившийся, всеми презираемый "разгонщик", нарушивший кодекс криминального мира, был отвержен другими гангстерами, сильно запил и в седьмую годовщину события при всех расстрелян в кегельбане, а на грудь ему бросили «валентинку» с издевательской запиской о том, что он потерял все, кроме последних штанов.
«Белокурое алиби» после его гибели шесть раз выходила замуж, очень много пила, но прожила долго и умерла в 1995 году. Об этой истории говорила неохотно и только одно: он не виноват, он не виноват. Аль Капоне вскоре сел в тюрьму и вышел смертельно больным, нищим и ненадолго. Багси Моран, потеряв всякое влияние в преступном мире, стал обычным уличным воришкой и умер в тюремной больнице.

Имена девушек в истории изменены.

[pan_senator]

Интересная трактовка «Бойни в день святого Валентина».    Только, вот, до крови сечь, всё-таки, варварство, особенно женский зад.

[Secret Road]

Мрачно и печально. А еще очень атмосферно и фактурно: при чтении этот гангстерский нуар будто бы разлился прямо здесь, вокруг меня, сделал все черно-белым, дождливым и пахнущим куревом. Уже и сам подумал: "Как же мне надоели эти ревущие 20-е, я устал и просто хочу отдохнуть!"
И очень интересный взгляд на конкурсную тему, под таким свежим углом. Здорово!

[Эмилия]

Сцена порки очаровательна. И правда, все как я люблю) И видно глубокое погружение автора в тему. Единственное, правда, порка в отместку за массовое убийство - ну такое себе. Оставляет странный привкус.

[Julia Steinwasen]

Рассказ, наверно хороший, но мне, к сожалению, не зашёл. Не люблю войнушки, убийства и прочую жесть.
Не удивлюсь, если рассказ написан по заказу Эмилии
Хотя, по-моему в этот раз половина рассказов на конкурсе, как будто специально для Эмилии написаны

[Сидоровой козы барабанщик]

Не люблю войнушки, убийства и прочую жесть.

Объективно говоря, в рассказе они присутствуют только в виде газетного сообщения. В сценах там никто никого не убивает и страшнее публичной порки ничего не происходит. Гангстеры вообще существуют только за кадром, а на авансцене из мужских персонажей лишь газетчики и осоловелые пьянчуги (хотя понятно, что раз там бухают во время Сухого закона, значит, это некий гангстерский шалман для своих, но прямо об этом не сказано).

Но с другой стороны, согласен, что производит впечатление спагетти-вестерна. Вступление не тематическое, да и довольно затянутое. Выше уже заметили, что имеет место уход в нуар.

Не удивлюсь, если рассказ написан по заказу Эмилии

Вполне возможно.

[Эмилия]

Не удивлюсь, если рассказ написан по заказу Эмилии
Хотя, по-моему в этот раз половина рассказов на конкурсе, как будто специально для Эмилии написаны

Если так, то попаданий немного. Это одно из них.

[Сидоровой козы барабанщик]

порка в отместку за массовое убийство - ну такое себе. Оставляет странный привкус.

Не за массовое убийство. За лжесвидетельство.
Девушка солгала публично - и публично же за это наказана. Наврала - получила по заднице.
Наказана по-женски: не расстреляна, а выставлена с голым задом перед всеми, причем в плане экшн-исполнения "В джазе только девушки" (с): мужыки спивались себе втихаря в зрительном зале.
Насколько наврала, настолько получила. За само мочилово ответили мокрушники-отморозки, перед такими же, как они сами и по их же правилам. И это выведено за скобки повествования, детально в рассказе не описано. Тут как раз четкое разделение мужских разборок и женских, каждые по своим правилам.

Героиня в это принципиально не влезала, да и антагонистка осталась в стороне. Ни они одна в другую, никто еще в них со стволов не шмалял.
В этом смысле тематический формат соблюден.

Но хватает других недостатков, тут соглашусь.
Долго. Много постороннего, поначалу Серджо Леоне + Тарантино, спагетти-вестерн, поход к теме издалека, можно было ближе к делу. Главная героиня не слишком симпатична: знала с кем связалась, тогда чем недовольна? Что поставила не на ту лошадь?
 Уход в нуар - тут до меня это заметили.
Еще по деталям. Автору неплохо бы пояснить, почему приказ Лауре снять платье не выполнен (описано, как она долго возилась с поясом для чулок и по контексту видно, что Джессике просто надоело ждать, но почему читатель должен об этом догадываться? Такие детали автор обязан прописывать, благо одной фразы достаточно).

В целом форматно.